Реформа обязательственного права: новые горизонты и риски

С 1 июня 2015 г. вступил в силу объемный и весьма значимый для бизнеса блок поправок в ГК РФ — по обязательственному праву. Именно этим изменениям было посвящено одно из мероприятий в рамках V Петербургского международного юридического форума, который состоялся 27—30 мая 2015 г. На мероприятии побывала и «ЭЖ».

Круглый стол «Реформа обязательственного права России: 2015 год» состоял из двух последовательных сессий, на которых обсуждались различные вопросы — от реформы залогового права и нововведений в сфере перемены лиц в обязательстве до принципиальных новелл в правилах возмещения убытков и имплементации институтов иностранного права (заверение, возмещение потерь и др.).

Людмила Новоселова, председатель Суда по интеллектуальным правам, прокомментировала новые положения, внесенные в разделы ГК РФ о замене стороны в обязательстве, а также в нормы об обес­печительных сделках (о поручительстве и независимой гарантии).

Перемена лиц в обязательстве

Глава 24 ГК РФ, которая действует в обновленной редакции почти год (с 1 июня 2014 г.), вновь претерпела изменения с 1 июня 2015 г. Л. Новоселова отметила, что если внимательно посмотреть на изменения, которые произошли в части регулирования отношений, связанных с заменой стороны в обязательстве, можно заметить целый ряд принципиальных моментов, внедрения и уточнения которых давно настоятельно требовала практика. Так, судебная практика длительное время негативно подходила к вопросам сделок, связанных с заменой стороны в обязательстве, если их предметом были права по обязательству. Практически каждая из этих сделок несла на себе если не 100%, то 99% риска признания ее недействительной.

В ответ на эту негативную практику потребовалась выработка теоретических положений, которые позволяли бы снизить накал страстей и объяснить, что в таких сделках нет ничего страшного, что это обычный оборот прав, который существует во всем мире, а задача законодателя — обес­печить такой режим существования сделок, чтобы минимизировать риски должника при переходе прав от одного лица к другому, снизить правовые рис­ки в целом и обеспечить оборотоспособность этих прав как ценного актива. С этой точки зрения большую часть положений, которые включены в ГК РФ, можно оценить положительно.

В первую очередь Л. Новоселова обратила внимание на такой позитивный момент: появилась статья об уступке будущих прав (ст. 388.1 ГК РФ). По ее словам, оборот требует регулирования такого рода отношений, так как когда практика столкнулась с такими ситуа­циями, приходилось слышать, что такого предмета сделки быть не может. Мало того, что обязательство эфемерное, так еще и самого передаваемого (уступаемого) обязательства нет на момент заключения сделки, приходится работать не просто с абстракцией, а с абстракцией в квадрате. Конечно, в такого рода сделках не исключаются риски появления «мыльных пузырей». Но это не означает, что осознание возможных негативных последствий должно приводить к их запрету априори.

Самое правильное в этой ситуации — понять, в чем заключается проблема, и урегулировать ее. Сейчас положение о том, что будущие права по обязательствам могут быть предметом сделки, прямо закреплено в параграфе первом главы 24 ГК РФ, при этом есть положения, которые дают ответы на некоторые вопросы (например, о том, в какой момент переходит такое право). Разу­меется, право не может перей­ти раньше, чем оно возникнет: об этом прямо сказано в ст. 388.1 ГК РФ. Но в этой норме есть любопытная оговорка: «...если иное не предусмотрено законом». Если вдуматься, тем самым закладывается парадоксальная ситуация: закон может предусмотреть, что будущее право перейдет к другому лицу раньше, чем возникнет. Может ли быть такое в принципе? Теоретически такая ситуация может сложиться, другое дело, что допускать ее закон может только в очень четко ограниченных случаях, чтобы это не стало злоупот­реблением. Потому что механизм перехода права до его возникновения (юридическая фикция) востребован только в узкоспециализированных сделках. Предполагается, что если он появится, это должно быть специально предусмот­рено в законе, который одновременно будет предоставлять возможность совершения таких сделок с целым рядом дополнительных условий и требований к субъектам, которые будут заниматься такой деятельностью.

Второй положительный момент в новых положениях главы 24 ГК РФ — это более четкое урегулирование отношений, которые касаются последствий замены стороны в обязательстве (в частности, кредитора). По словам Л. Новоселовой, «должник всегда волнуется, когда у него меняется сторона по обязательству. Хотя для нас в большинстве случаев важно, чтобы он это волнение снизил до минимума, чтобы для него никаких отрицательных последствий не наступало. Для снижения его степени трепетания по поводу кредитора ГК РФ предусмотрел целый ряд специальных положений». В том числе Кодекс детально урегулировал вопрос о том, каким образом должник должен поступать в сложных ситуациях, когда у него появляется видимость, что у него несколько кредиторов.

Дело в том, что механизм, при помощи которого должник узнает о том, что кредитор поменялся, — это уведомление о совершенной уступке. Целый ряд норм в ГК РФ выстроен таким образом, чтобы подчерк­нуть значение этого уведомления для должника: для того чтобы определить, во-первых, как исполнять обязательство, и во-вторых, как определить, с какого момента у должника появляется новый кредитор. Это сложный момент, и на практике он вызывал и вызывает много противоречивых решений. Но логика ГК РФ остается прежней: пока должник не знает об уступке, пока его не уведомили официально (именно формально, а не посредством любой другой информации, которую он получает), он может считать, что в его обязательстве ничего не изменилось. Соответственно, должник вправе предъявить исполнение первоначальному кредитору, он в таком случае считается надлежаще исполнившим обязательство. Однако в случае неоднократного перехода прав может быть несколько уведомлений. При последовательных уведомлениях ГК РФ четко говорит, что надлежащим для должника кредитором является тот, из чьего уведомления видно о последней совершенной уступке. Теперь это прописано однозначно.

Однако еще одна ситуация требовала подробного урегулирования: когда один кредитор пытается несколько раз уступить свое право разным субъектам. В ГК РФ установлено правило о том, что в таком случае переход права реален только тому, кому совершена первая по времени уступка. Однако должник оказывается в сложной ситуации, потому что остальные так называемые кредиторы себя тоже считают таковыми, уведомляют должника о переуступке и вызывают его на переговоры. Причем должник видит, что все они получили право от одного и того же лица. Казалось бы, должнику тоже нужно в этой ситуации дать четкий посыл о том, кому ему в этом случае исполнять обязательство, чтобы не было претензий по поводу ненадлежащего исполнения? Но в статью 390 ГК РФ, в статью об ответственности, было добавлено положение, которым установлено, как должны производить между собой расчеты эти множественные кредиторы. Но эта норма не отвечает на вопрос о том, что делать должнику, в каком случае он может быть привлечен к ответственности. По логике, которая закладывалась, из этой нормы вытекает, что должник может исполнить обязанность любому кредитору: это не его риски, его поставили в такое положение. Но прямо это не указано, такой вывод можно сделать только путем толкования соответствующего положения.

Еще один важный момент в сфере, связанной с переменой лиц в обязательстве, на который обратил внимание спикер, связан с тем, что теперь урегулирована ситуация, когда замена должника производится не только по соглашению между двумя должниками, но и в результате соглашения между новым должником и кредитором (учитывая, что в этой си­туации важно наличие согласия кредитора).

Новые для российского права институты — заверение об обстоятельствах и возмещение потерь

Л. Новоселова заметила, что мы очень любим заимствовать институты иностранных правопорядков. Один из них, который появился теперь и в ГК РФ, — заверение об обстоятельствах. Теперь сторона, которая не дала заверений, несет риски отрицательных последствий. Однако есть интересный нюанс, на который обратил внимание спикер: содержание обязаннос­ти стороны нигде прямо не закреплено, это вычленяется уже из самого текста нормы, в тексте же закона говорится сразу об ответственности. Но это технический момент. Главный вопрос в следующем: непонятно, как это положение соотносится с другими институтами гражданского права, которые у нас есть давно. В тех же положениях об уступке предусмотрена обязанность кредитора сообщить при уступке о всех существенных обстоятельствах, которые связаны с уступаемым правом. Является ли такая обязанность кредитора заверением, это его частный случай? Или нет? Другой пример: в договоре купли-продажи есть норма, согласно которой продавец гарантирует, что имущество принадлежит ему, не находится под арестом, нет прав третьих лиц. Это относится к заверениям или это самостоятельные обязательства, которые лежат исключительно на стороне договора купли–продажи? Но в перечисленных ситуациях закреплена положительная обязанность: необходимо сообщить конкретную информацию. Исходя из этого положения не совсем понятно, что конкретно должна донести сторона, заключающая договор. То, что она должна обозначить базовые моменты, презюмируется, другие же обстоятельства одна сторона может считать существенными для заключения договора, а вторая — нет. Однако сторона договора поставлена под угрозу ответственности за несообщение любых сведений. Л. Новоселова резюмировала это так: институт воспринят, выглядит красиво, но на практике, чтобы выработать правильный подход, придется еще поработать.

Соотношение заверения об обстоятельствах и недействительности сделки, заключенной под влиянием обмана

Денис Новак, заместитель директора Департамента экономического законодательства Минюста России, продолжил тему об иностранных заимствованиях. Спикер пояснил, почему в ГК РФ появились такие статьи, как 406.1 (возмещение потерь) и 431.2 (заверение об обстоятельствах). По существу, оба этих института направлены на защиту от обмана. Возникает вопрос: неужели раньше в гражданском законодательстве не было механизмов, которые позволяли бы защититься от обмана при заключении договора? Конечно же, были: например, ст. 179 ГК РФ, позволяющая признать недействительной сделку, заключенную под влиянием обмана, и взыскать убытки.

В случае применения этой статьи возникало несколько проблем. Первая — типично российская: суды придерживались консервативного взгляда и практически не применяли эту статью, судебные решения о признании недействительными сделок по этому основанию можно было пересчитать по пальцам. Оспорить крупную сделку или сделку с заинтересованностью можно было достаточно легко, а там, где действительно требовалось применять институт недействительности, это получалось редко. Поэтому бизнес не видел в этой норме защиты от обмана при заключении договора.

Вторая проблема характерна не только для российского правопорядка. Д. Новак пояснил, что заимствовать иностранные институты (в частности, писать заверения об обстоятельствах по английскому праву) часто приходится из-за действия простого экономического закона: тот, кто финансирует проект, заказывает содержание договора. Если иностранный инвестор привык к тому, что в договорах всегда присутствует заверение об обстоятельствах, он не будет подписывать договор, в котором дана отсылка на ст. 179 ГК РФ или аналог этой нормы в континентальном праве другой страны. Поэтому коллеги, например, из Германии, тоже пользуются иностранными инструментами. Принцип свободы договора позволяет писать все что угодно, если это не противоречит императивным нормам и целям законодательного регулирования. Необходимые пункты спокойно, без внесения изменений в законодательство включаются в договор. Но спикер заметил, что у этой проблемы есть российская специфика. Можно предположить, как бы суд отнесся к такому условию, где написано, что за ложность такого заверения можно взыскать убытки без признания сделки недействительной. Суд, скорее всего, сказал бы: в чем нарушение? Есть обязательства либо действовать определенным образом, либо воздержаться от определенных действий. Если нет нарушения обязательства, то и взыскивать убытки недопустимо.

Отвечая на вопрос Л. Новоселовой о том, где же установлена именно обязанность стороны предоставлять достоверную информацию, а не только ответственность за ложное предоставление, спикер отметил, что в этой части новую редакцию ГК РФ нельзя упрекнуть в непоследовательности. Во-первых, в ст. 307 ГК РФ появилась норма о добросовестности, включающая специальный п. 3 — обязанность сторон предоставлять друг другу необходимую информацию во всех обязательственных отношениях. Во-вторых, в ст. 434.1 ГК РФ об ответственности при заключении договора прямо написано, что запрещено недоб­росовестное поведение при проведении переговоров, к которому относится и предоставление неполной или недостоверной информации, в том числе умолчание о каких-то обстоятельствах. Это и есть базовая обязанность, которая присуща всему гражданскому праву.

Как заметил Д. Новак, теперь у нас появилось множество конкурирующих институтов способов защиты от обмана при заключении договора, широкий выбор: недействительность сделки, заключенной под влия­нием обмана, насилия, угрозы или иных неблагоприятных обстоятельств (ст. 179 ГК РФ), ответственность в виде убытков за обман при переговорах (ст. 434.1 ГК РФ), и заверение об обстоятельствах (ст. 431.2 ГК РФ). Кроме того, в нормах об отдельных видах договоров можно заметить ростки этого института, например, к ним относится правило о качестве товара. Однако есть некоторые отличия. Так, в статье о заверениях написано, что если речь идет о предпринимательских отношениях, то сторона в таких отношениях будет отвечать не только за обман, а также и за те гарантии и заверения об обстоя­тельствах, которые искренне считала правдивыми. По статье 179 ГК РФ, напротив, ответственность предусмотрена только за обман.

Возмещение потерь при определенных обстоятельствах

Д. Новак прокомментировал и новую норму о возмещении потерь, возникших в случае наступления определенных в договоре обстоятельств В случае применения ст. 406.1 ГК РФ речь идет о распределении рис­ков. Теоретически эту норму также можно было не включать в ГК РФ — обойтись и без нее, применяя принцип свободы договора (стороны сами могут распределить риски, указав, что при невозможности исполнения обязательств, в которых не виновата ни одна из сторон, потери обязуется возместить определенная сторона).

Но что на практике сказал бы судья при таком договорном распределении рисков? Скорее всего, суд бы решил, что нарушения не было, а значит, оснований для взыскания убытков нет. При этом суть правил возмещения потерь сводится как раз к тому, что нарушения может и не быть, но риск сторона все равно принимает. В том числе по этой причине сделано все, чтобы отделить этот институт от убытков (в ст. 406.1 ГК РФ используется другой термин — потери, а также особо указано, что обстоятельства ответственности не связаны с нарушением обязательства стороной).

Как рассказал Д. Новак, при обсуждении и принятии итоговой редакции проекта в этой части не обошлось и без недоразумений. Так, сначала было указано, что потери возмещаются в пределе, который установлен соглашением, а для их определения отсылали к правилам ст. 15 ГК РФ: они должны были определяться как убытки, но возникшие без нарушений. Опасаясь проблем, которые возникают в России при доказывании убытков, представители бизнеса попросили сформулировать более четко: взыскивать сумму, которая будет указана в соглашении, и не доказывать причинно-следственную связь. Это привело к тому, что в формулировке появилась «мина замедленного действия» следующего содержания: в соглашении о возмещении потерь должен быть определен размер возмещения потерь или порядок его определения. При этом суд не может уменьшить размер возмещения потерь, предусмотренных настоящей статьей, за исключением случаев, если доказано, что сторона умышленно содействовала увеличению их размера. При этом ссылка на статью об убытках исключена. В английских договорах потери обычно не определяются в конкретном размере, пишется просто: все потери, которые возникнут, например, из налоговых претензий. Потому что возмещаются потери, а не некая заранее определенная сумма. А у нас теперь при буквальном толковании этой нормы, если в соглашении написано о возмещении 1 млн руб., при этом потери понесли на 5 руб., получается, что суд даже не может снизить эту сумму и должен взыскать 1 млн. Докладчик обратил внимание участников на то, что законодатель, конечно, не имел это в виду, и призвал придерживаться принципа разумнос­ти при толковании закона. Он отметил, что суды уже заметили этот пробел: в ­июне будет проводиться НКС при АС Уральского округа, на котором будет обсуждаться в том числе и этот вопрос. Предварительная позиция такова: если возникнет вопрос о взыс­кании определенной суммы, которая превышает размер настоящих потерь, то суд может отказать в иске в части, превышающей размер реальных потерь, исходя из принципа недопус­тимости извлечения выгоды из своего недобросовестного поведения (п. 4 ст. 1 ГК РФ) и недопустимости злоупотреб­ления правом (ст. 10 ГК РФ).

Есть и еще одна «мина», которую заложила под институт распределения рисков комментируемая строчка в этой статье. При буквальном толковании нормы получается, что если в соглашении сторон должен быть определен размер потерь, то это существенные условия этого соглашения. Неизвестно, как суды отнесутся к этому условию: есть опасность, что именно из-за появления этой строчки заранее определенный размер потерь будут расценивать как существенное условие. При этом, по мнению Д. Новака, самое разумное — формулировать это условие в общем виде, о возмещении всех потерь, которые возникнут вследствие определенных обстоятельств. Но пока сохраняется риск, что при такой формулировке соглашение могут признать незаключенным. Конечно, в таком случае введение этого института себя не оправдает. Но спикер выразил надежду на то, что судебная практика успешно справится с названными недостатками и этот институт будет полезен, в том числе для привлечения инвестиций.