Карл XII и предположить не мог, что эта «жалкая крепость» целых три месяца будет отражать атаки его непобедимой армии, но мужество ее защитников не смогли сломить ни ожесточенные натиски, ни тотальные штурмы. Случалось, что шведам удавалось достичь городских улиц, но каждый раз яростью штыковых атак их отбрасывали назад. Сражались все. Падали и вновь поднимались, чтобы только преградить путь. И не было ничего, что могло бы пересилить эту силу, совсем не казавшуюся значительной: 2600 казаков и 4000 солдат, возглавляемых полковником Келиным.
«А оный комендант добрый отпор чинит», – докладывал Петру Меншиков. «Крепость в зело доброй содержит себя дефензии», – вторил он же через какое-то время. «Доброта дефензии» сочеталась у полтавчан с дерзкими вылазками, с захватами оружия, пленных... Приловчились даже каким-то крюком «вынимать из сапов» притаившихся шведов.
«Я вижу, что мы научили их воевать», – вынужден был признаться Карл, согласившийся в конце концов и на то, чтобы город сдался на любых условиях, хвалясь в противном случае побить всех до единого. «Тщетна твоя похвальба», – гордо отвечал ему комендант, знавший, что при любых условиях крепость не сдастся.
Осматривая потом разбитые укрепления, Петр спрашивал у фельдмаршала Реншильда: «Как же вы не смогли овладеть столь слабою крепостью?» «Причиной сему, – отвечал ему тот, – мужество осажденных!» И видно было, что довольная гордость загорелась в глазах у русского государя, заслонив досаду, несколько омрачившую «преславную викторию». Досаду, связанную не столько с тем, что удалось убежать «свейскому льву», но с тем, что не удалось захватить Мазепу! Государь готовил ему особую «милость» – 5-килограммовый орден Иуды. Так велико было желание у Петра свидеться с гетманом, что он и 300 тысяч талеров готов был не пожалеть за выдачу беглецов.
Затея эта не удалась. Гетман умер то ли от старости, то ли от безысходности: не осталось у него никакой славы, кроме разве дурной.
Кругом враги
В противниках его, еще до предательства, ходили многие из тогдашней старшины (элитного казачества). Все 20 лет гетманства прошли у Мазепы в борьбе с врагами. Вот только несколько эпизодов. В 1689 г. к польскому королю прибыл монах Соломон с письмом от Мазепы, в котором тот (вроде бы) изъявлял желание передаться к Польше. В 1692 г. от Мазепы сбежал канцелярист Петрик, начавший затем распространять против него воззвания. То, что позволили Мазепе раздавать старшине землю и села с закабалением низшей братии, так «что только в плуги людей не запрягают», – это, по мнению Петрика, был только первый шаг. Ибо Москва для того это и позволила, чтоб «малоруссы таким тяжким подданством оплошились и замыслам ее не противились». Ему казалось, что Москва «хочет взять малоруссов в вечную неволю», за которой последуют всяческие обиды, вроде тех, что приходилось терпеть от поляков, сажавших людей на колья и топивших их в прорубях.
За Петриком явился полковник Палий. Его намерением было освободить Правобережную Украину от Польши и перейти с ней под власть царя. Поднятое им восстание полякам все же удалось подавить, только Белая Церковь оставалась у Палия, несмотря на увещевания Петра, не желавшего ссориться с Польшей. Мазепа прибегнул тогда к изощренной хитрости. Пригласив Палия к себе в гости, заковал его в цепи и сдал русским властям. Так Палий оказался в ссылке.
О Мазепе рассказывают, что в молодости он соблазнил жену одного знатного пана. Тот приказал раздеть негодника и лицом к хвосту привязать на лошади. Затем выстрелили у нее прямо над ухом... С этого неприятного приключения и перешел Мазепа от придворной службы у польского короля к казацкой, вначале на правом берегу Днепра, а затем он захотел продолжить ее на левом. Тут вошел он в полную силу, став гетманом (полагают за взятку). Привычек молодости, однако, не оставил и к старости. Будучи вдовцом, сделал предложение... крестнице, дочери генерального судьи Кочубея.
Родители, разумеется, ни о каком браке не захотели вести и речи, но дочь убежала вдруг к гетману. Тот отослал ее обратно, но все равно выходило, что обольстил. Нестерпимая обида заставила Кочубея прибегнуть к доносу, суть которого сводилась к тому, что «Мазепа хочет пристать к ляхам». Дело было опасным, поскольку ни одному из чуть ли не ежегодных доносов по доверию Петра к Мазепе в Москве не давали ходу. Но у Кочубея была масса свидетельств, и он решился. Кончилось все тем, что государь приказал Кочубея и сторонника его Искру выдать Мазепе, в стане которого им и отрубили головы. Произошло это 14 июля 1708 г.! За три месяца до измены, которую гетман и в самом деле давно готовил. Крестоцелование, подаренные ему волости, врученный в 1700 г. (ранее самого Петра!) орден Андрея Первозванного – ничто не смогло удержать гетмана от предательства.
Жалкий беглец
Тяжелые налоги, введенная Мазепой барщина, засилье старшины – все это страшно угнетало простолюдинов. К тому же и своекорыстие гетмана, сделавшегося вдруг одним из богатейших людей в Европе, ничем нельзя было скрыть. В народе говорили о нем, что он «пан», «шляхтич». Подозревали в нем даже врага православия – «католика», «униата», чего одного было достаточно для крайнего недоверия. Чтобы побороть его, он украшал церкви, одарял монастыри, даже на Святую землю шли «подаяния ясновельможного пана Мазепы», но ничего не помогало. Чем долее оставался он на посту, тем более росло народное недовольство.
Опасаясь народа, жалуясь на него Петру (в особенности на запорожцев, на которых предлагал, даже если не поддадутся на ласку, «несколько десять бомб бросить»), Мазепа постоянно настаивал на присутствии у себя под боком российского войска. «Гетман, – подметил один из современников, – стрельцами крепок, без них хохлы давно бы его уходили...» Со временем более надежной опорой стали ему казаться наемные «компанейские» и «сердюцкие» полки, главным образом из поляков, чтобы уж совсем к нему не могли подступиться.
Упрекают теперь Москву за те лишения, что выпали на долю населения во время Мазепы, но это уж по большей части на совести гетмана: Петр приказывал ему удерживать помещиков «от жестокости, поборов и работ излишних». Кстати сказать, и во время самой войны царь решительно пресекал грабежи, повелевая виновных казнить. Между тем нет, кажется, никаких свидетельств о противодействии Мазепы зверскому опустошению украинских земель отрядами короля.
Если уж признавать гетмана каким-то идейным борцом, то нельзя не согласиться, что поддержки в народе у него не было никакой. Даже в его собственном лагере у шведов казаки чувствовали себя обманутыми и бежали от него сотнями. Полковник Галаган увел с собой тысячу! Правобережная Украина не могла простить гетману Палия. Здесь даже опорный пункт Мазепы, Белую Церковь, со всяким его добром сдали русским войскам без всякого сопротивления. Что до запорожцев, которых пришло все же довольно много, то ли 4, то ли 6, то ли 7 тысяч, то они в первый же день поразили шведов своим буйным нравом: перепились и начали воровать посуду. «Нельзя же так», – заметил им кто-то и был тут же зарезан.
Понятно, что уже с самых первых дней Карл разочаровался в Мазепе. Было видно, что явился к нему не сильный союзник, а напуганный неясными для него московскими перспективами беглец. Да и что это было за прибывшее с ним войско: не обещанные 20, а всего лишь 2–3 тысячи казаков, норовящих сбежать при первом удобном случае. Было подозрение, что и сам гетман сбежит. Оказалось, что был готов не только сбежать, но и доставить в русские руки «главнейшую особу». Просил для себя гарантий. Получается, что только минуточку и побыл «борцом с москалями», а на вторую уже готов был вновь вернуться на услужение.
«Се звичай московитів»
Затея с изменой Карлу не удалась, а измена Петру и не могла кончиться не чем иным, как позором. Народ «со слезами жаловался на изменника» и стоял против него и шведа так твердо, что «больше и нельзя было от него требовать». Еще до своего перехода к Карлу Мазепа пытался оклеветать соплеменников, обвинив их в «шатости» и «гультяйстве». Петр потом разобрался, в чем была причина народного недовольства – в вывозе жен начальства из крепостей! А было очевидно, что «без жен крепко сидеть не будут». То есть народ хотел не «шатнуться» к шведу, а стоять против него насмерть. Выдумки о ненадежности населения потребовались Мазепе для того, чтобы оттянуть повеление Петра двинутся к армии Шереметева, тогда как ему нужно было дождаться Карла. Вот он и начал придумывать отговорки. Всюду-де у него бродят шайки гультяев, могущих, «чего, боже сохрани», учинить и нападение «на городы». Так что никак нельзя Мазепе далеко отлучаться.
Россказням о «шатости» в русском лагере еще верят, но не считают их достаточной причиной, чтобы освободить гетмана от похода. И тогда он придумывает болезнь, такую великую, что уже и собороваться необходимо. Пожалев «такого доброго человека», Меншиков спешит его навестить, и тут уж тянуть было больше нельзя. Мазепа бежит к королю, по пути присягнув казакам, что не корысти ради едет, а «ради отчизны». «Ради нее же» он напишет потом письмо польскому ставленнику Карла Лещинскому, приглашая того... взять Украину под свою высокую руку. Получается, что не только готов был вернуть отчизну ненавистным полякам, но и сделать себя вассалом вассала...
Нигде не сыскав умирающего, Меншиков быстро сообразил, что дело тут в обыкновенной измене. И для Петра эта новость оказалась как снег на голову. Он спешно начинает принимать меры, чтобы уменьшить ущерб от предательства: пишет манифест об измене Мазепы и уничтожении всех «хитростью» введенных им податей; усиливает гарнизоны; организует выборы нового гетмана... Решается участь и резиденции Мазепы – Батурина. Туда отправляют Меншикова.
То, что произошло у Батурина далее, в части сегодняшних пересказов выглядит как какой-то страшный кошмар. Целый день непрерывных атак, рвы, наполненные убитыми, отход Меншикова, предательство прилуцкого полковника, указавшего место прорыва, и жесточайшая резня, в которой уничтожались не только пьяные сердюки (так отпраздновавшие собственную стойкость), но и мирные жители до «сущих младенцев». Таков, дескать, «звичай нелюдських московитів». Выжженный город со сгоревшими телами, привязанные «до дощок трупи начальних козацьких людей», пущенные по реке... Картина и в самом деле кажется страшной.
Более чем о 20 тысячах погибших говорил, устанавливая крест в Батурине, Ющенко, потом сбавил эту цифру до 15 тысяч. Украинские историки стеснительно сползают к 10 тысячам, но тоже не говорят, откуда они их взяли. Дошедшие до нас источники – все не прямые.
Из донесения прусского посланника в Москве следует, что было уничтожено 7 тысяч. В английской газете сообщалось, что было «предано мечу 5 или 6 тысяч козаков». В сомнительной «Истории руссов», откуда взяты все эти рвы с трупами и младенцы, никаких цифр по числу погибших нет. Так откуда же тогда эти 20, 15 и 10 тысяч? Из тетрадочек в клеточку. Сидят и высчитывают: столько-то было полков, столько-то жителей... Затем их всех умертвляют, не желая сделать поправку на неполноту полков; на тех же разбежавшихся жителей, которым очень скоро позволено было селиться в прежних местах; на тех же прилуцких казаков, которых Меншикову никак не следовало убивать; на тех же сердюков, сумевших «утикнуть», ибо какойже смысл им был погибать, если и сам гетман «утикнул»...
Ограничимся обыкновенным сравнением. В Полтаве было около 7 тысяч человек, испытывающих всякие недостатки, и они держались три месяца против всей непобедимой армии Карла. В Батурине было огромное число пушек и ядер, и он не продержался против малой части «бессильной московской рати» (по выражению Мазепы) и двух часов. Сошлются здесь на предательство, позволившее русским прорваться, но известно, что и в Полтаву несколько раз врывался неприятель, и что с ним стало? Так сколько же было в Батурине тех защитников, если он сразу сдался, а Полтава, Мглин, Веприк, Пирятин и еще целый ряд малоукрепленных городов прославили украинский народ своей отчаянной обороной от шведов?
Про зверства говорить не будем. Очевидно, что солдаты не вели себя паиньками, что многих побили, что многое увезли, что оставшееся подожгли, чтобы не оставлять врагу. Обыкновенная для взятых крепостей картина. Погибших жаль, даже и сердюков, но с признанием убийств младенцев и массового четвертования – повременим. Сколько бы не говорили нам, что «се звичай нелюдських московитів». Зачем все это надо было Петру? Чтобы оттолкнуть народ к Карлу? Случись все эти зверства на самом деле, откуда бы тогда черпал украинский народ то беспримерное мужество, с которым всюду сталкивались шведы? Из ненависти к Петру? Из плывущих по Сейму трупов?