Первые торговые соглашения с большевистской Россией были заключены уже в начале 20-х гг. Сделали это бывшие «узники» «тюрьмы народов» — Латвия, Финляндия, Литва... В 1921 г. к ним присоединились Англия и Германия… Речь пока еще не шла об установлении полноценных дипломатических отношений, но вскоре и здесь был достигнут серьезный прорыв: в течение всего лишь нескольких лет Советский Союз признают 12 ведущих стран мира! Только для Соединенных Штатов правительство большевиков все еще оставалось несуществующим, несмотря на то, что нормализации отношений с этой державой в Кремле придавали решающее значение.
Уже в мае 1918 г., через руководителя американской миссии Красного Креста в России Р. Робинса, сочувствовавшего большевикам и даже помогавшего им деньгами, Ленин направил правительству США план по налаживанию экономических отношений. (Утверждают, что Робинс числился на службе и по другому ведомству. По имеющимся свидетельствам пресловутый Локкарт, разоблаченный ЧК, «ни шагу не мог ступить без Робинса».)
В июле 1918 г. нарком Чичерин известил посла Д. Фрэнсиса о намерении Советского правительства направить в Вашингтон в качестве официального представителя М. Литвинова. Была подписана Лениным и верительная грамота, но все кончилось тем, что Литвинову было отказано в визе. Более того, в Мурманске и на Дальнем Востоке американцы высадили свои войска. Но даже и эти, по сути, враждебные действия не смутили кремлевских вождей. Из Москвы в Вашингтон продолжали идти одно предложение за другим.
«Мы неоднократно заявляли о нашем стремлении к миру, а также о нашей готовности предоставить иностранному капиталу самые щедрые концессии и гарантии, — убеждал Ленин приехавшего к нему в 1920 г. корреспондента Тhe World, — мы готовы даже заплатить им золотом за полезные для транспорта и производства машины, орудия и прочее». Политика отказа от торговли с Советской Россией, проводимая президентом В. Вильсоном, казалась Ленину недальновидной. «Нравится им это или нет, — говорил он в октябре 1920 г., — а Советская Россия — великая держава… Америке ничего не даст вильсоновская политика благочестивого отказа иметь с нами дело на том основании, что наше правительство им не по вкусу».
Нельзя сказать, что отношение к большевикам в США было открыто враждебным. Часть американской общественности пришла даже в восторг от того, что власть в России перешла «их Троцкому из Бронкса». Тот же Робинс, близко знавший Троцкого, хотя и видел в нем «сукина сына в квадрате», но тоже был впечатлен масштабом личности Льва Давидовича — «самого великого еврея после Христа». Встреча с Лениным окончательно убедила Робинса, что «России обратного хода нет». Не прошло и трех недель после перехода власти к большевикам, а он уже телеграфировал своему начальству, чтобы оно «настояло у президента на необходимости непрерывных связей с советским правительством».
Понятно, что позиция, занятая Робинсом, сильно импонировала Ильичу, и в личном разговоре с американцем он с гордостью стал рассказывать ему о преимуществах республики трудящихся, в которой власть принадлежит не тем, кто владеет собственностью, а тем, кто ее создает — людям труда… На вопрос, будет ли Россия в состоянии продолжать войну с Германией, за ответом на который Робинс, собственно, и пришел к нему, Ленин отвечал, что для этого нужна будет перестройка промышленности, и что Россия поэтому нуждается и в признании, и в дружеском отношении Соединенных Штатов…
В разговорах с Лениным и Троцким Робинс не только слушал, но и спорил, и даже давал советы. В конце концов, его влияние на большевиков стало таким значительным, что когда помощник наркома иностранных дел Залкинд отказал ему в поезде, Ленин пообещал американцу в десять минут все уладить. И действительно, все уладил, уволив заодно и Залкинда с его поста, справившись при этом у Робинса, не будет ли тот возражать, если Залкинда отошлют в Берн?
Еще один ярчайший пример — текст телеграммы, отправленной Робинсом Ленину из Вологды, куда выехало американское посольство из-за наступления немцев. «Каково положение в Петрограде? — телеграфирует руководитель Красного Креста первому лицу государства. — Подписан ли мир? Выехали ли английские и французские посольства? Когда и какой дорогой? Скажите Локкарту, в британском посольстве, что мы доехали». «Скажите Локкарту, что мы доехали» — так обращаются к равному или подчиненному. Такую телеграмму мог бы отправить Троцкий, и вряд ли бы даже Свердлов. И что же Ленин? Возмутился? Нисколько! Поспешил ответить, что «перемирие еще не подписано» и положение по-прежнему «без перемен». Понятно, что поступи сегодня какому-то оппозиционеру запрос от американских кураторов — никто не стал бы тянуть время. Регулярно являются даже и на поклон, но тут ведь глава государства! Что его заставляло нисходить до такого уровня отношений? Только ли желание добиться признания со стороны государства, обладающего величайшей в мире мощью или что-то еще, нам неведомое, но внешне знакомое (по 90-м годам)?
Характерна в этом смысле и еще одна история, почти анекдотическая. В 1920 г. к советским властям поступило предложение от инженера Вашингтона Вандерлипа. Он был уверен, что на русском побережье Тихого океана сосредоточены огромные богатства, и даже сумел организовать туда несколько экспедиций, на основе воспоминаний о которых была даже написана книга «В поисках сибирского Клондайка». Создав с группой промышленников Лос-Анджелеса, поддерживавших на выборах 1920 г. республиканца У. Гардинга, синдикат, Вандерлип стал искать выходы на советских чиновников. До их сведения каким-то образом доводилось, что действует Вандерлип не сам по себе, а от имени Гардинга. Рассказывают, что еще одной приманкой было упоминание имени Фрэнка Вандерлипа, влиятельнейшего финансиста и «дальнего родственника» Вашингтона Вандерлипа — так вроде бы это подавалось на начавшихся переговорах.
«Серьезные» люди приходят с «серьезными» предложениями. Вот и Вандерлип не стал мелочиться. Он предложил продать Камчатку Америке! Если же это окажется невозможным — то отдать ее американцам в концессию, с возможностью добычи ископаемых и строительства военно-морской базы (!). Это второе предложение показалось Москве настолько выгодным (политически!), что, по мнению Ильича, за него следовало ухватиться обеими руками. Америка получала территорию, отстаивать которую у большевиков не было сил, и получалось еще, что американский империализм стравливался с японским. Срок концессии определялся 60 годами, и синдикат Вандерлипа принимал на себя обязательство отчислять 2,5% добываемой продукции в пользу России. Но главное: достигнутое соглашение вступало в силу лишь после восстановления дипломатических отношений между странами. Гардинг должен был сделать это чуть ли не сразу, до 1 июля 1921 г.
Пришедшего к нему на встречу Вандерлипа Ильич тоже сразу стал агитировать. «Вы, американцы, практичные люди, не видите разве, насколько хороша наша система?! Возьмите и введите ее у себя», — убеждал он «концессионера», и этим последним предложением, кажется, несколько его озадачил. Когда же разговор их подошел к концу, озадачился и Ильич. «Я должен буду сказать в Америке, что у мистера Ленина рогов нет», — заметил, прощаясь, Вандерлип. «Что, что?» — переспросил его Ленин. «Рогов нет! — показал Вандерлип на виски. — В Америке все говорят, что Ленин помечен дьяволом, а теперь я буду рассказывать всем, что рогов у Ленина нет!» Попросил даже и фотографию, но Ильич не дал, не решив про себя, как ее следовало бы подписать…
Рассказывать про ленинские рога в Америке Вандерлипу не пришлось. Там к его приезду разразился грандиозный скандал. Были призваны к ответу и члены синдиката, и Гардинг, и мнимый родственник «концессионера» Фрэнк Вандерлип. Ему пришлось лично обзвонить массу издательств, чтобы сообщить, что никаких переговоров с Советами он не ведет. Гардинг же заявил на слушаниях в Сенате, что никакого Вашингтона Вандерлипа не знает и что никого он в Россию не посылал. Вышло даже официальное сообщение, в котором говорилось, что США признавать Советское государство не собираются и ни в каких концессиях и базах на территории России не заинтересованы…
Чуть позже и советское правительство вынуждено было признать, что попало впросак, «переоценив возможности Вандерлипа». Противниками Ильича была даже пущена в ход ехидная шутка: «С Вандерлипом мы влипли». И слава Богу, заметим, что таким только образом «влипли». Страшно даже и подумать о том, что было бы, если бы «практичные» американцы прибрали к рукам Камчатку. Но, удивительный факт, не захотели! Ни Камчатки, ни базы, ни даже посольства в Москве, чтобы завести в нем «осиное гнездо» и все из него высматривать и за всеми подслушивать… Как же с тех пор изменился мир!..
У Ильича был пунктик: если открывалась хоть какая-то возможность усилить рознь между Америкой и остальным капиталистическим миром — то «браться за дело следовало обеими руками». Пусть себе дерутся — помогут тогда большевикам вдесятеро. Вдесятеро должен был принести пользы Советам и Арманд Хаммер. Еще мальчишкой, в 23 года, явился он в Россию с каким-то полевым госпиталем, но быстро понял, что масштаб дела у него не тот. Людвиг Мартенс, знакомый Хаммера по Америке, занимавшийся там налаживанием связей, а теперь возвращенный на родину и введенный в состав президиума ВСНХ, советует Хаммеру не мелочиться, а взять концессию: зафрахтовать несколько кораблей, загрузить их икрой, мехами и ценностями, продать все это и на вырученные средства купить и привезти в Россию пшеницу. Нужно было получить еще инструкции и от Ильича, но тут у Хаммера случилась заминка. Его, «недооценив», довольно долго томили в приемной, и он вынужден был даже пожаловаться вождю на бюрократические порядки. Чтобы впредь не случалось чего-то подобного, Ильич выписал американцу мандат с разрешением посещать его в любое время. С этой бумагой придумают потом анекдот. В какую-то из ночей к трапу прилетевшего самолета Хаммера подают машину, чтобы отвезти «лучшего друга советского народа» в гостиницу. «Нет, — отказывается Хаммер, — везите к Ильичу, в Мавзолей!» — «Но там все закрыто», — пробуют ему возразить. «Везите!» — настаивает Хаммер и достает из кармана пропуск. «Товарища Хаммера пропускать ко мне в любое время дня и ночи. В.И. Ульянов (Ленин)» — значится в нем…
Встреча Хаммера с Лениным продолжалась более четырех часов, и о чем они столько времени говорили — Бог весть. Известно только, что Хаммер подарил Ильичу статуэтку обезьяны, сидящей на книге Дарвина, а Ленин решил все же надписать ему свою фотографию. Помимо того что пропускать в любое время, было еще предписано Ильичом всем должностным лицам «оказывать Хаммеру всяческое содействие». С этой бумагой, обеспечивающей ему доступ к икре, мехам и отобранным у русских буржуев драгоценностям, и отправился Арманд прорывать «вильсоновскую» блокаду — добывать для России американскую пшеницу…
«Вильсоновская» блокада не совсем точное определение. Из-за поразившей его болезни В. Вильсон с конца 1919 г. был почти полностью недееспособен. Президент У. Гардинг — этот и вовсе недолго правил (до августа 1923 г.), скончавшись от апоплексического удара. На посту президента его сменил К. Кулидж. С 1929 по 1933 г., в пик депрессии, президентом был Г. Гувер. Президенты менялись, а внешняя политика оставалась неизменной. Курс на изоляцию Советской России как взят был при Вильсоне, так и держался неизменным при Гардинге, Кулидже и Гувере. Каждая новая президентская администрация полагала нужным особо уведомлять граждан, что «в политике правительства относительно признания Советской России никаких изменений не предвидится». Правительство Гувера заявило об этом даже за день до своей отставки.
Считалось, что до коренных изменений в социально-экономическом строе России у правительства США нет надлежащей базы для ее признания. Полагали еще, что экономика России разорена, является гигантским вакуумом (черной дырой, как определили бы теперь), и никакого восстановления ее не предвидится. Неизменно больным вопросом было возвращение царских долгов и компенсация ущерба, понесенного американскими гражданами. Тот же Гувер владел в России до революции пакетами акций целого рядa предприятий.
Ко всему этому постоянно примешивались и всякие текущие раздражители, число которых заметно увеличилось в период депрессии. То вдруг начинали кричать в газетах об «ущемления прав верующих в СССР», то о «насильственной коллективизации», то о «труде арестантов на лесоповалах»… Истерия по поводу «тайного финансирования» советским торговым объединением «Амторг» протестного (оппозиционного, как сказали бы у нас теперь) движения в Америке достигла в 1930 г. наивысших пределов. Был даже создан особый Комитет под руководством конгрессмена Г. Фиша, целью которого было расследование подрывной коммунистической деятельности. В его распоряжении оказалось более 3000 (!) шифротелеграмм «Амторга» (результаты нелегкого труда американских чекистов?). Все их Фиш передал военным, но те, как ни бились, не смогли прочитать ни единого слова. Привлекли тогда к допросу руководителя «Амторга» Богданова. Из-за того, что он отказался отвечать под присягой, начали раздумывать над тем, не состоит ли он в какой-либо секте, запрещающей клятвы именем Бога? Вопросы задавались ему тоже странные. Требовали, например, признания в том, что ЦИК СССР — это коммунистическая организация, члены которой одни коммунисты. Интересовались почему-то еще книгой Бухарина «Азбука коммунизма» и советской пятилеткой…
Тут, видимо, виноват был поразивший Америку кризис, оставивший без работы миллионы человек, заставивший даже Скотта Фицтджеральда взяться за изучение Маркса. Многие другие писатели начали считать, что «капиталистическая система гонки за доходами уже мертва», и стали забрасывать власти вопросами: почему только у русских монополия на социальный опыт, почему не хотят отнять коммунизм у коммунистов, почему у них все там ходят на работу, когда в Америке ее не найдешь? Шли даже и дальше. Приверженность социальным идеям Дос Пассос назвал лишь полумерой. «Идти по социалистическому пути, когда на одной шестой суши утвердился коммунизм, — объявил он во всеуслышание, — это все равно что пить почти пиво».
«Левели» не только писатели и ученые. Многие политики стали замечать за собой, что «краснеют». Все большему их числу начинало казаться, что если господствующий класс откажется от хотя бы некоторого перераспределения доходов в пользу бедных, то за дело возьмутся радикалы. О возможности бунтов и мятежей не только начали говорить. К ним стали и готовиться: закупать оружие, продукты, свечи, запасаться одеждой, по преимуществу старой, чтобы не выделяться в толпе…
Америку необходимо было вытаскивать из кризиса, увеличивая общественные расходы, понижая налоги и кредит, обеспечивая предприятия сырьем и заказами, а людей работой и заработком (то есть осуществляя все то, о чем напишет потом в своей знаменитой книге Кейнс), но в администрации Гувера вместо того, чтобы смотреть вперед, продолжали держаться отживших стереотипов.
Сталин протягивает Америке руку помощи, намереваясь в 1930 г. вдвое (!) увеличить объем торговых заказов по сравнению с прошлым годом, и что же делает Гувер? Он эту руку, руку первого по значимости импортера, отталкивает. Мало уже, оказывается, и Комитета Фиша. Создается еще и Комиссия по борьбе с советским импортом, целью которой является бойкот советских товаров и сбор патриотических сил «для противодействия советскому политическому и экономическому вторжению». Спасать Америку решают в первую очередь от него. Действующие запретительные меры в отношении торговли с СССР еще более ужесточаются. Останавливают в портах разгрузку пароходов, запрещают к ввозу из СССР марганец, асбест, зерно, яйца, сахар, лес, спички… В ответ и Сталин приказывает «прервать всякие переговоры о новых заказах»! Одновременно в советской прессе появляется серия статей о том, что Советский Союз может обойтись без импорта из США и что он не нуждается и в американском признании.
Рассчитывать на какое-то потепление отношений после всего этого было трудно, но, кажется, это и не было целью Гувера. Советская Россия в его глазах, как это потом будет и у Рейгана, была «империей зла». В 1931 г. он даже сделал особое заявление, что «целью его жизни является уничтожение Советского Союза». Достичь подобной цели в 30-х гг. было уже довольно трудно, но хотелось, видимо, сильно. Сменивший Гувера Ф. Рузвельт рассказывал, как жена его увидела в одной из школ карту мира с большущим белым пятном посередине. Оказалось, что о скрытой за этим пятном России учителям не позволялось даже и рассказывать.
Сам Рузвельт в отношении близкого развала и гибели СССР не питал никаких иллюзий. Не сомневался он и в надежности России как партнера. Эти два обстоятельства и оказались для него решающими. Если СССР не пятно на карте, то почему бы Америке не использовать его как противовес и, может быть, даже как союзника в противостоянии с угрозами, исходящими от Японии и Германии? Если СССР надежный партнер, то почему не получать все те выгоды в торговле с ним, которые получает Европа, пользуясь американской «глупостью и близорукостью»?
Как и для Ленина, главными для Рузвельта были политические выгоды. Полковник Робинс полагал в свое время, что Россия — это «шило в заднице у немцев, которое следует вогнать как можно глубже». Схожим, кажется, был взгляд и Рузвельта, он только несколько шире смотрел на вещи, не упуская из глаз и Японии. Кстати, о Робинсе. Наш пострел и здесь поспел. Рузвельт едва успел вступить в президенсткий кабинет, а Робинс уже сидел в кабинете у Сталина. Сказал, что приехал как «частный гражданин», желающий способствовать «устранению враждебного отношения к СССР со стороны правящих кругов Америки». В особенности ему хотелось развенчать царящие в Америке мифы о том, что русский рабочий ленив и неумен, о том, что коллективизация разрушила сельское хозяйство, и о том, что в СССР ограничивают развитие ребенка, не оставляя ему свободы для творчества. Сталин, конечно же, помог Робинсу пополнить запас необходимых доводов, а полковник, не пожелавший глубоко коснуться в разговоре с вождем ни «арестансткого труда», ни поразившего СССР голода, намекнул пару раз, что реальные факты в сторону установления нормальных взаимоотношений стали «действовать сейчас гораздо сильнее, чем когда-либо за последние 15 лет». Прибавил еще, что американские деловые люди могли бы дать и кредиты, поскольку заинтересованы в спокойствии на Дальнем Востоке. Кажется, за этим и приезжал.
Далее уж все пошло по колее. В конце лета 1933 г. Рузвельт поинтересуется мнением госсекретаря Хэлла по вопросу о признании СССР. Тот ответит, что он за такое признание, и президент поспешит его поддержать: «Двум народам следовало бы поговорить друг с другом»…
Чуть позже, через руководство Амторга Председателю ЦИК СССР (сплошь состоящему, как выяснил Фиш, из коммунистов) был передан проект Послания президента США. Реакция на него оказалась положительной. Тогда Рузвельт отправил уже официальное Послание на имя М. Калинина с предложением «возобновить дипломатические контакты».
Переговоры, как и ожидал вылетевший в ноябре в Америку нарком М. Литвинов, оказались недолгими. Ему даже покажется потом, что Рузвельт хочет заключить договор «во что бы то ни стало»: он соглашался, что необходимо избегать требований, характеризуемых, как «вмешательство во внутренние дела», сомневался в «моральном праве Америки на получение царских долгов», признавал, что «интервенция в Архангельске ничем не оправдывается»...
Госсекретарь Хэлл настойчиво пытался вернуться к рассмотрению вопросов, касающихся внутреннего положения в СССР («о свободе религии» и т.п.), но Литвинов твердо заявлял, что они являются «собственным делом каждого государства». Его поддерживал и Рузвельт, переводя в этих случаях беседу к тем моментам, которые «не вызывали споров». В результате обе стороны нашли нужным пойти на определенные компромиссы, в том числе и о взаимных финансовых претензиях. О чем-то решено было все же продолжить переговоры, но уже «после установления дипломатических отношений».
* * *
Вернувшись в Москву, Максим Максимович с гордостью стал рассказывать об итогах своей поездки. «Признание СССР Америкой, — докладывал он, — явилось падением последней позиции непризнания и бойкота». Пройдет еще какое-то недолгое время, и выяснится, что установление нормальных отношений между СССР и США явилось заметным событием не только в истории этих двух великих держав, но и в истории всего человечества.