В этом небывалом по масштабу сражении решалась судьба всей войны. Русские должны были здесь «захлебнуться от собственной крови», и, чтобы сбылись эти чудовищные планы, немцы собрали под Курском всю мощь своей величайшей армии. В начавшемся 5 июля сражении стена нашла на стену. От грохота и разрывов сотен тысяч снарядов некуда было укрыться. От выхлопов танков и пыли нечем было дышать. Зловещей тьмою покрылось небо, и металл пошел разрывать металл. И победить в этой схватке смогли не те, за кем броня была толще, а те, у кого сердца были тверже…
К концу марта 1943 г., несмотря на поражение под Сталинградом, немецким войскам удалось не только стабилизировать обстановку, но даже и провести контрнаступление. В итоге ими были созданы важные плацдармы для будущего наступления. Оно было крайне необходимо немецкому руководству, чтобы укрепить в армии и народе пошатнувшуюся веру в победу.
Восполнению огромных людских потерь в армии способствовала тотальная мобилизация. Уверенность в предстоящей победе внушала и начавшая поступать в войска новая техника. Еще в начале 1943 г. в Германии была принята программа грандиозного увеличения выпуска военной продукции, проходившая под лозунгом: «Лучшему солдату — лучшее оружие».
Разработка плана летней кампании началась в конце зимы. К середине апреля он был готов. Суть его сводилась к «крупному наступлению на последний оплот русского сопротивления». Отсюда и название операции — «Цитадель». Для того чтобы она прошла успешно, решили подготовиться к ней «со всей тщательностью», сосредоточив на направлениях главного удара «лучшие соединения, лучшее оружие и лучших командиров».
Над направлениями главного удара не пришлось много раздумывать. В образовавшемся между Орлом и Белгородом выступе (дуге) сосредоточились войска сразу двух фронтов: Центрального и Воронежского. Одновременный удар с флангов по северному и южному фасу дуги, окружение и разгром крупнейшей группировки советских войск могли бы решающим образом сказаться на ходе всей военной кампании. Более сложным оказался вопрос со сроками. Еще ни к одной операции не готовились так тщательно, как к «Цитадели». Нужно было осуществить скрытную переброску войск (в зоне боевых действий намечалось использовать до 900 000 солдат, до 2700 танков, до 10 000 орудий!). Нужно было реорганизовать авиационные группировки в ударные. Нужно было наладить обучение войск, привести в порядок дороги, мосты, нейтрализовать вылазки партизан…
На все это требовалось время, и дата наступления несколько раз переносилась. Но в результате вся мощь, которую можно было собрать, была собрана. Напутствуя прибывших в ставку генералов, Гитлер сказал, что отсрочка операции позволила собрать огромные силы, и выразил уверенность в полном успехе предстоящего наступления. В ночь перед ним солдатам Вермахта зачитали обращение Гитлера. «Вы должны знать, — говорилось в нем, — что от успеха этого сражения зависит все!»
Знало ли советское руководство о планах немцев? Чуть не с первой минуты! 12 апреля на столе у Сталина уже лежал точный текст директивы по операции «Цитадель». Еще ранее того направления немецких ударов предсказал Г.К. Жуков. Ему оказалось достаточно данных фронтовой разведки. Можно было бы обойтись и без них. Достаточно было взглянуть на карту, чтобы понять: не соблазниться курским выступом немцы бы не смогли. Неясно было только, «где точно и когда они нанесут удар» и как готовить к нему войска: должны ли они сдерживать натиск или же сразу перейти в наступление?
С предложением о «наступлении» выступил командующий Воронежским фронтом Н.Ф. Ватутин, войска которого прикрывали южный фас Курской дуги. «Предполагаю, что противник выжидает и сам боится нашего наступления», — сообщает Ватутин Сталину за две недели до начала операции «Цитадель». А раз боится, полагает Ватутин, то и не следует ждать. Для задуманного им наступления он запрашивает у Ставки огромные резервы. По его замыслу, наступать должен и Юго-Западный фронт. Совместными действиями они должны были разгромить тридцать дивизий… Чем бы на самом деле кончилось подобное наступление, можно только гадать. Многие полагают, что оно оказалось бы врагу только на руку.
Командующий Центральным фронтом К.К. Рокоссовский, отвечавший за северный фас, был в своих планах более сдержан. Наступление без предварительной обороны, считал он, приведет лишь к потерям. Его позицию поддерживал и Жуков. Соответствующим оказалось и решение Ставки. Признано было целесообразным обессилить противника в оборонительных боях и лишь затем перейти к наступлению.
Оборонительные операции предполагалось осуществить силами Центрального и Воронежского фронтов, но на случай прорыва за спиной у них сосредоточили Степной фронт под командованием И.С. Конева.
Оборонительные рубежи стали готовить прежде всего как противотанковые. Основу их составляли минные поля и опорные пункты, оснащавшиеся артиллерийскими орудиями, минометами и противотанковыми ружьями. Окопной работы предстояло произвести столько, что трудно и представить себе, как удалось солдатам с ней справиться. Чтобы окопать одну только «сорокопятку», нужно было вынуть 30 кубометров грунта, 75-мм орудие — свыше 50!
Все армии должны были оборудовать по три линии обороны. Только в одной, первой полосе, предстояло выкопать по три ряда траншей, множество ходов сообщения, блиндажей и укрытий. То же и во второй, и в третьей. Каждую ложбинку, каждую поляночку, каждый склончик изрыли. Только на Центральном фронте всяких траншей накопали на 5000 км. На Воронежском еще на 4000.
Не все трудились только солдаты. Помогало и население. В апреле на оборонительных рубежах работало 100 000 человек, в июне уже 300 000! Мальчишечки, девчонки, женщины, старики, не выпускающие лопат из измозоленных рук. Какие-то были у них еще и невероятные нормы…
Не забывали и об обучении войск. Чтобы не боялись наши воины танков, прокатывали над траншеями наши же Т-34, издали еще и брошюры с описанием уязвимых мест боевых машин. Устраивались и учебные стрельбы по макетам танков. Рокоссовский вспоминает, что попробовали поражать их и реактивными минометами. Процент попаданий оказался высоким.
Много и всякой другой трудной и тяжелой работы пришлось проделать в ожидании наступления, но труднее всего оказалось само это ожидание. Ожидание чужой атаки настолько томительно, что вынести его не каждому и по плечу. Кажется, не вполне справлялся с этим Ватутин. Сталин, которому импонировала «боевая горячность Ватутина», тоже, видимо, с трудом себя сдерживал. Его, как и Ватутина, смущала «пассивность» немцев. Разведданные говорили о том, что наступление немцев «вот-вот» начнется, а они, казалось, «даже и не шевелились». Так не согласиться ли с Ватутиным и ударить первыми? Слава богу, что не ударили.
Гитлера хотя и посещали некоторые нехорошие предчувствия (он даже жаловался, что при мысли об операции «Цитадель» у него начинаются боли в животе), но отсрочка начала наступления была вызвана не предчувствиями Гитлера, а сомнениями Моделя, войска которого должны были атаковать на северном фасе, но, как ему казалось, еще не были готовы атаковать.
Не только Модель сдерживал Гитлера. Знаменитый Гудериан тоже сомневался в успехе. Гудериана поддерживал и министр вооружений Шпеер, доложивший Гитлеру о том, что «многие новые танки» еще «не прошли всех нужных испытаний». Генерал Йодль полагал, что локальный успех — это все, чего можно было ожидать. Он настолько был в этом уверен, что в день начала сражения дал указания отделу пропаганды Вермахта представить операцию всего лишь как «контрудар, предупреждающий наступление русских и подготавливающий почву для отвода войск». (Как в воду глядел!)
Неожиданную поддержку «противникам наступления» невольно оказал Муссолини. После поражения под Сталинградом он потребовал, чтобы Гитлер перешел «к оборонительным действиям», угрожая заключить сепаратный мир с СССР. Не подозревал, видимо, что мысль о мире со Сталиным была и у Гитлера в голове. Прямо на подобные предложения он не давал согласия, но почему-то стал публично демонстрировать свое восхищение Сталиным как «личностью огромного масштаба». В Берлине появились еще и слухи о готовящейся поездке в Москву бывшего посла Шуленбурга для переговоров о мире. Но для подобных переговоров, в противовес Сталинграду, нужна была и своя «победоносная битва». Может быть, именно поэтому доводы противников «Цитадели» так и не смогли поколебать желания фюрера начать сражение…
В ночь на 5 июля разведке Центрального фронта удалось пленить одного из немецких саперов, проделывавших бреши в минных полях. Узнали от него, что наступление назначено на три утра. За день до этого еще один немецкий сапер сам перешел к нам. «Солдатам, — сообщил он, — уже выдан сухой паек и водка, а срок наступления назначен на 5 июля». Сомнений у Рокоссовского уже почти не осталось. Необходимо было начинать артиллерийскую контрподготовку, но как было ему самому решиться на такой шаг? Израсходуешь боезапас, а немцы возьмут и отложат почему-то свое наступление? Звонить в Ставку не было времени. В штабе у Рокоссовского был Жуков, но взять на себя ответственность он не захотел (самоустранился, по мнению отдельных историков). Штабные офицеры, напротив, высказали готовность разделить с Рокоссовским ответственность.
В 2.20 утра гром 600 русских орудий разорвал предрассветную тишину. Били по позициям противника в течение получаса. По оценке Рокоссовского, ставшей со временем общепринятой, но сегодня оспариваемой, немцы были застигнуты врасплох и понесли значительные потери. «Нет, — спорят с Рокоссовским сегодняшние историки, — контрподготовка оказалась непродуктивной, ибо была начата тогда, когда основная часть войск находилась еще в районах сосредоточения». «Не случилось, — по мнению этих же историков, — и никакой растерянности у немцев, они начали свое наступление, как и планировали, в 2.30 по берлинскому времени (в 4.30 по московскому), а запаздывание с его началом, констатируемое в советских учебниках, как раз и объясняется путаницей во времени…»
Собственную артиллерийскую подготовку немцы действительно начали только в 4.30 утра, но провели ее довольно вяло (не по указанной ли Рокоссовским причине?). Русская артиллерия сумела даже провести ответный удар, даже более мощный, чем первый.
В 5.30 утра двинулись на наши позиции и танки с пехотой. Атака шла на 45-километровом фронте и еще без обозначения главного удара. В 7.30 противник начал новую артиллерийскую подготовку, но уже на более узких участках, закрывавших дороги на Ольховатку, Малоархангельск и Гнилец. Здесь затем он и сосредоточил свои атаки, которые шли в этот день одна за другой. Оборонялись всюду с невероятной стойкостью: отсекали огнем вражескую пехоту, забрасывали прорвавшиеся танки бутылками, устанавливали на их пути новые мины, ухитрялись даже прямо подкладывать их под танки…
В конце дня пришлось все-таки кое-где отойти на 6—8 км, настолько мощным оказался удар. Рокоссовский принял решение контратаковать противника, но к утру танковые соединения оказались не готовыми к тому, чтобы двинуться в бой. Немцы же возобновили свой натиск. В этот день атак было еще больше чем в первый, но и опять никто из русских солдат не дрогнул. В особенности отличились артиллеристы. Быстро меняя позиции, они всегда оказывались на наиболее опасных направлениях. По-прежнему стойко держалась и пехота. 203-й стрелковый полк, разбомбленный авиацией так, что, казалось, некому будет и подняться из траншей, сумел каким-то удивительным образом отразить 16 атак!
За 5 и 6 июля противнику удалось продвинуться лишь на 10 км. Ясно было, что и дальнейшие его усилия ни к чему не приведут: необходимо было менять направление. Важным казался захват Понырей, через которые проходила железная дорога, но и здесь немецкий прорыв ожидался. Чтобы не допустить его, станцию окружили минными полями, а оборонявшую ее дивизию усилили закопанными в землю танками, противотанковыми орудиями и даже реактивными минометами. Бой за Поныри немцы начали еще 6 июля. На следующее утро они бросили сюда уже все свои силы. Пикирующие бомбардировщики, грозные «Фердинанды», выстроившиеся клином «Тигры»… Земля дрожала от взрывов. Устоять, казалось, нет никакой возможности, но, не останавливаясь, вели огонь орудийные расчеты, саперы приводили в действие мины, пехотинцы уничтожали своим огнем немецких автоматчиков… Каждый делал свою работу, и выбор у каждого был только один: устоять или умереть.
И в этот день, и в следующие все атаки были отбиты. Всюду и в других местах обороны немцы только напрасно тратили силы. Начавшееся же 12 июля наступление Западного и Брянского фронтов и вовсе заставило их забыть о каких-то атаках...
Не так обстояли дела на Воронежском фронте, где уже 6 июля противнику удалось подойти ко второму оборонительному рубежу. «Ближайшие сутки, двое, трое, — обратился тогда к танкистам член Военного Совета фронта Н.С. Хрущев, — будут самые страшные: либо пан, либо… немцы в Курске». Сильно нервничал и Ватутин. Решил почему-то отдать приказ командующему 1-й танковой армии контратаковать. Катуков отказался (!) выполнять этот приказ, считая, что его армия погибнет в прямом бою с «тиграми» и «пантерами», которые, имея большую дальность стрельбы, просто не подпустят наши танки к себе. Ему казалось, что лучше будет закопать танки и поддерживать ими оборонительные действия. Сталин, звонок которого застал Катукова на командном пункте, с доводами командарма согласился. «Так и действуйте», — приказал он, пообещав дать и соответствующую команду Ватутину.
С командиром 5-го танкового корпуса Кравченко Сталину не пришло в голову поговорить, и Ватутин с Чистяковым (командующим 6-й армии) все же вынудили того (под угрозой расстрела) контратаковать. Последствия этого решения оказались трагическими: корпус попал в окружение и потерял 119 танков!
Ошибка была очевидной, но лишь после завершения оборонительной операции в конце июля 1943 г., в разговоре с командующим 5-й танковой армии Ротмистровым Ватутин признается: «Нам, и мне прежде всего, надо было думать не о контрударе, а об отражении удара танковых сил противника». Разговор с Ромистровым был неслучаен.
Несколько дней наносили гитлеровцы яростные удары вдоль шоссе Белгород — Обоянь. Все, что было перед ними, — все было разбито и исковеркано, но только поднимутся они в новую атаку, как снова перед ними стена. Будто даже мертвые русские вставали в строй, прикрывая собой каждый клочок земли. В конце концов немцы отказались от попыток прорываться на этом направлении, решив повернуть на Прохоровку.
Ватутин подумал, что уж теперь-то наступило время для контрудара, благо в помощь ему решено было передать 5-ю гвардейскую армию Жадова и 5-ю танковую армию Ротмистрова, считавшегося знатоком танковых боев. Его предложения по реорганизации танковых армий Сталин согласился выслушать лично. Убежденность и настойчивость Ротмистрова Сталину явно понравились. Он даже спросил у Павла Алексеевича, не возглавит ли он одну из танковых армий, потянет ли? И сам же ответил: «Думаю, потянет!»
На узком участке Прохоровского поля, зажатого между рекой Псел и железнодорожной насыпью и изрезанного оврагами, трудно было разместить значительное количество войск и техники, но именно здесь и произошло величайшее танковое сражение. К 11 июля немецким войскам удалось занять исходные позиции у Прохоровки. 1-я дивизия СС, укомплектованная лучше других дивизий 2-го танкового корпуса СС, заняла центральную линию. 11-го числа атак она не предпринимала, усиливая оборонительную мощь. Располагавшиеся на фланге 2-я и 3-я танковые дивизии, напротив, вели бои, стараясь улучшить свои позиции для противодействия ожидаемому контрудару. Можно допустить из этого, что они намеренно подставлялись под этот контрудар, понимая, что в лобовом столкновении танков преимущество будет на их стороне.
Докладывая Сталину о реорганизации танковых армий, Ротмистров обратил внимание на необходимость иметь в них артиллерийские части, чтобы истреблять танки на расстоянии, но в контрударе 12 июля против немецких «тигров» он, не задумываясь, бросил свои, более уязвимые.
Атака была стремительной, но далеко не всем русским танкам удалось приблизиться к вражеским. Масса их запылала еще на дальних подступах, а тем, что прорвались, необходимо было еще и как-то извернуться, чтобы стрелять «тиграм» не в лоб, а по бортовой броне, которая была тоньше. Мужество и отчаянность нужно было иметь неимоверные! Шли даже и на таран, разменивая свои жизни на жизни эсесовцев. Раненных, обожженных было столько, что стон стоял. Медсестра, молоденькая девчушка, доползет и прикроет бедолагу от разрывов и пуль своим телом, перевяжет потом, а вытащить, бывало, и сил нет. Потери оказались ужасными. В одном из батальонов из 256 человек в живых осталось лишь 20! Тысячи убитых солдат и сгоревших в огне танкистов, более 300 танков! Частью их можно было бы восстановить, но поле боя осталось за немцами, и свои танки они вытащили, а наши добили.
Многие поэтому считают, что решение контратаковать под Прохоровкой было ошибочным. Катуков, мы помним, отказался вступать в бой с наступающими немецкими танками, а тут, в Прохоровке, они заняли выгоднейшие позиции. За ошибки заплачено было многими жизнями. В Прохоровском поле, таком же святом для нас, как Куликово и Бородинское, костей потом оказалось белеющих, что картошки. И все останки величайших героев, не пожалевших жизни, чтобы защитить страну. В сгоревших танках останков часто и не было — откроешь люк, а оттуда пепел!
Ротмистров сильно тогда разочаровал Сталина. Была даже послана особая комиссия, чтобы разобраться, оправданы ли были столь большие потери. Спасла Ротмистрова помощь курирующего фронт Василевского и, думаем, в еще большей степени остановка Гитлером наступления. 13 июля он сообщил командующим, что в связи с прорывом в полосе группы армий «Центр» и высадкой союзников на Сицилии операция «Цитадель» должна быть прервана.
Вслед за начавшимся 12 июля наступлением Западного и Брянского фронтов 15 июля двинулись в сторону Орла и войска Рокоссовского. 3 августа перешли в наступление войска Воронежского и Степного фронтов. 5 августа Москва салютовала героям, освободившим Орел и Белгород, а 23 августа был освобожден и Харьков. Общая победа была теперь очевидна… «Наступлением на Курск я хотел повернуть судьбу, — признается вскоре и Гитлер, — но я не думал, что русские так сильны». «Лучший солдат, с лучшим оружием, с лучшими командирами легко справится с русским Иваном», — так, видимо, представлялось ему, но уже из опыта Сталинграда он обязан был осознать и другую формулу: если лучший в мире солдат — немецкий, то русский Иван — непобедимый в мире солдат, ибо у него всегда один только выход: устоять или умереть…