Мирское имя Иосифа было Иван. Происходил он из волоколамских дворян Саниных и уже по фамилии своей был предназначен к иночеству. В ближайшей родне его насчитают потом 18(!) монашеских имен. Воспитание Иван получил строгое и целомудренное. В двадцать лет, когда он оказался в Тверском Саввином монастыре, его так поразило нечаянное сквернословие в трапезной, что, бросив ложку, он выбежал из помещения. «Неудобно тебе в здешних монастырях жить, — правильно понял его смущение старец Варсонофий, — ступай в Боровск, к Пафнутию».
У старца Пафнутия порядки в монастыре были несравненно более строгими. Самого Пафнутия Иван застал в лесу за общими работами, после которых, не отдыхая, следовало идти инокам в церковь на службу. Великость иноческих трудов у Пафнутия нисколько не испугала Ивана. Он даже стал просить игумена о скорейшем пострижении, что прозорливый старец и сделал, дав новому ученику имя Иосиф. Оценив духовную зрелость Иосифа, Пафнутий позволил ему взять в свою келью и разбитого параличом отца. В течение следующих 15 лет, до самой смерти родителя, Иосиф терпеливо ухаживал за ним, успевая исполнять при этом и многие послушания.
В церкви, по звучности голоса, ему было определено место на клиросе, где он выделялся среди прочих иноков не только способностями, но и благообразной наружностью. Темно-русые волосы, округленная, не слишком длинная борода, лицо, которое сравнивали с лицом ветхозаветного Иосифа Прекрасного — красота Иосифа вполне соответствовала его устремленности к церковному благолепию. В ряду других достоинств Иосифа современники отмечали начитанность и прекрасную память. Неслучайно, что именно на него пал выбор, когда после смерти Пафнутия стал вопрос о его преемнике.
Первые шаги нового игумена не у всех иноков встретили понимание. По мысли Иосифа, в монастыре должно было быть «единство и всем общее во всем», но глухое сопротивление и даже явно проявившийся ропот заставили Иосифа на время удалиться из обители. Он захотел ознакомиться с положением дел в других монастырях. Это свое намерение Иосиф осуществил. Ходил он все время, скрывая сан и состоя «на черных службах». Из всех обителей самое сильное впечатление на него произвел Кирилло-Белозерский монастырь. Помимо строгого общежития, не по слову, а и по делу, его поразила и благоговейная чинность в церкви и трапезной: «Кийждо стояше на своем месте, и на ино место не сме преступити».
Менее года странствовал Иосиф. Все обиды за это время уже забылись, и встречали его в родном монастыре даже с радостью, но планы Иосифа были уже иными. Он надумал основать собственную обитель в родных волоколамских лесах. Землю выделил ему князь Борис Васильевич Волоцкий, родной брат Ивана III, ставший покровителем нового монастыря. Первый Успенский храм освятили в сентябре 1479 года, а в 1485 году в монастыре была выстроена уже и великолепная каменная церковь. Обошлась она в тысячу рублей — сумму по тому времени огромную. Денежные и земельные вклады притекали в обитель в виде пожертвований, завещаний, вкладов знатных пострижеников, которых оказалось довольно много в монастыре. Среди иноков здесь можно было встретить не только бывших воевод и дворян, но даже и князей. Насельники поэтому были разделены Иосифом на три категории. Различия, впрочем, не казались заметными. Все почти иноки ходили «в лычных обущах и в заплатанных ризах». Убогую одежду носил и сам Иосиф, почему часто его и не узнавали. Трудился он как самый последний из братии, но не видели его никогда изнемогающим.
В кельях, кроме икон и книг, ничего иного не имелось, а потому они и не запирались. После вечерней службы нельзя было разговаривать. Сну предавались на короткое время, отдавая большую часть ночи молитве. С благословения настоятеля некоторые иноки брали на себя подвиг спать стоя либо сидя, совершать поклоны, число которых у иных доходило до тысяч в день. Для еще большего умерщвления плоти испрашивали благословения носить на теле вериги или жесткую власяницу. В зимнюю стужу мерзли в холодной церкви без шуб и теплого белья. На пития у Иосифа был запрет совершенный, распространявшийся и на доступ в ограду женщин и «голоусых отроков». Нельзя было и покидать стены монастыря без позволения. Чтобы знать, все ли на месте, Иосиф совершал ночные обходы. Если слышал где разговор, то ударял в окно. По взгляду Иосифа, не только нельзя было предаваться беседе в церкви, за едой и перед сном, но и вообще следовало не излишествовать в разговорах. «Монах, — считал он, — и ступание должен иметь кроткое, и глас умерен». Наказание за провинности не было излишне суровым: 50—100 поклонов, сухоядение и только в крайних случаях — «железные узы». Но находились и те, кто не выдерживал даже подобных правил и сбегал, оправдываясь: «Жестоко есть сие житие. Кто может таковая понести?»
Для управления собираемыми средствами привлекались в монастырь умелые приказчики. В голод расходы монастыря увеличивались многократно. До семисот человек из окрестных мест приходило сюда кормиться. Когда не хватало на всех хлеба, Иосиф приказывал его покупать. Кончались деньги — приказывал занимать, рукописи продавать, урезывал, несмотря на ропот («нас переморит, а их не прокормит»), пропитание иноков — только бы «никто не сшел с монастыря не ядши». Он не только сам помогал нуждавшимся, но и понуждал к этому местных помещиков. «Как обнищавший пахарь даст дань? Как сокрушенный нищетою будет кормить семью свою?» — вопрошал он их в посланиях, угрожая и судом Божиим: таковые «властители имуть мучимы быти в веки». От князей Иосиф требовал еще и установления обязательной цены на хлеб, видя в этом решающее средство в борьбе с голодом.
Не только в голодное, но и в обычное время окрестным крестьянам можно было рассчитывать на помощь игумена. Кому-то помогал он приобрести лошадь, кому-то корову, кому-то соху. Как-то в один из обходов Иосиф заметил, что кто-то крадет зерно из монастыря. Пойманного вора, забравшегося в амбар из нужды, игумен не только не подверг наказанию, не только отпустил с полным мешком, но и пообещал впредь снабжать хлебом. Не таким оказалось отношение Иосифа к волоколамскому князю Федору Борисовичу. Тот стал требовать себе от игумена денег и угощений, приказывая даже Иосифу удалиться, если не желает исполнять княжеских распоряжений. Иосиф стал искать защиты у великого князя. Князь Федор Борисович же в отместку принес жалобу на игумена Новгородскому архиепископу Серапиону, результатом которой стала отлучительная грамота Иосифу. На собранном по сему случаю в Москве Соборе Серапион был от епархии отлучен, Иосифов же монастырь был взят «от насилия Феодора» под покровительство великого князя.
Совесть многих друзей Иосифа подобным исходом дела была смущена. Его понуждали даже просить прощения у Серапиона. Он же не чувствовал себя виноватым, считая, что действовал правильно. Во всяком случае, противники Иосифа не могли обвинить его в непоследовательности. Когда на Соборах в 1503 и 1504 гг. был поднят вопрос о праве монастырей на владение имуществом, против которого выступали «нестяжатели», Иосиф и его сторонники («иосифляне») отстояли право Церкви на собственность.
Любопытно, что «нестяжательство» было составной частью многих еретических учений, в том числе и так называемой ереси жидовствующих, борьбе с которой Иосиф посвятил около 30 лет жизни. Разлагающее Русскую Церковь учение было привнесено в нее, как полагают, неким Схарией, появившимся в Новгороде в 1470 г. Хорошо образованный Схария, по словам Иосифа, был, помимо всего, научен и «всякому злодейскому изобретению: чародейству и чернокнижию, звездочетству и астрологии». Ему по силам было смутить немало умов, и первым прельстил он новгородского попа Дионисия. За Дионисием попался ему в сети и другой новгородский поп — Алексий. Совращенные Схарией, они не только не считали Иисуса Христа Богом, но надумали даже подвергнуть себя обрезанию и не сделали этого только потому, что тогда их тайные взгляды могли бы легко открыться. Необходимо же было их тайным руководителям, чтобы новое учение, укрепившись, распространилось как можно шире, и потому велено было его последователям не только не обнаруживать себя как-то явно, но и сохранять даже строго наружное благочестие. «Ловлю же человеков» они научены были вести с осторожностью, тогда только, когда являлись им люди слабые, легко колеблемые. Если же встречались им люди твердые в вере, готовые обличить всякую ересь, то и сами они представлялись тогда истинными христианами, борцами даже за чистоту православия.
Новгород в те годы вел борьбу за свою самостоятельность, поддерживая союзнические отношения с великим князем Литовским и королем Польским. Мысль передать республику в подчинение Москве не всем в Новгороде была по нраву. Поднят был даже мятеж, заставивший московского государя подступить к городу с войском. На попытку договориться, Иван Васильевич ответил решительным отказом. «Знайте же, — сказал он новгородцам, — что не бывать теперь у вас ни вечевому колоколу, ни посаднику, а будет одна власть государева, как и в стране московской». Дионисий с Алексием открыто встали тогда на сторону русского государя. При общей почти неприязни верхушки новгородцев, у которых были отобраны земли и власть (даже вечевой колокол был увезен в Москву), они отнеслись к Ивану Васильевичу с необыкновенным почтением, изъявив при этом и свою преданность. Прибавим сюда еще и славу о благочестивой жизни и мудрости новгородских попов, раздуваемую их последователями. Неудивительно, что великий князь решил взять их к себе в Москву, где один из них стал протопопом в Успенском соборе, а другой — в Архангельском.
В Москве их ревностными сторонниками стали славившийся своей ученостью дьяк Феодор Курицын, пользовавшийся особым расположением Ивана III, писец при дворе великого князя Иван Черный, князья Иван Патрикеев и Семен Ряполовский. Продолжая с «диким нечестием и страшными мерзостями разврата» развиваться, ересь захватила затем и архимандрита Симонова монастыря Зосиму. В пьяном виде он начинал высказывать мысли шальные и богохульные: Христос, дескать, сам себя назвал Богом, иконы же и кресты — все равно, что болваны, а церковные уставы — все вздор! А что то и царство небесное, и второе пришествие, и воскресение мертвых? А ничего того и нет — умер кто, то и умер… Явно начала склоняться к ереси и невестка великого князя Елена, жена его сына от первого брака и мать внука — Дмитрия. Окажись Дмитрий на престоле, что предполагалось и чего добивалась партия Курицына, победа еретиков была бы полной.
Противостояла им партия, считавшая, что законным наследником должен стать сын Иоанна III от второго брака с Софьей Палеолог Василий. Но тут предстояла еще большая борьба. Слишком сильны были позиции сторонников Дмитрия, не еретиков даже по существу, а настоящих отступников. Они не верили в Святую Троицу, отвергали Божественную природу Спасителя, не верили в Его Воскресение, во второе пришествие Христово и Страшный Суд… Они отрицали и главные церковные установления: таинства, посты, праздники, чиня, по словам Иосифа, «сквернение над божествеными святыми церквами», евши и пивши в них и даже блудом в них занимавшись. Понятно, какая опасность нависла тогда над Русской церковью и над всей русской государственностью. По счастью, нашлись у них отважные защитники, главными из которых были новгородский архиепископ Геннадий и сразу откликнувшийся на его призыв преподобный Иосиф.
Геннадий был посвящен в архиепископа Новгородского в конце 1484 г. Но первое известие о проникшей в Новгород ереси дошло до святителя только в 1487 г.: пьяные еретики (два священника и два дьякона) затеяли между собой ссору, в ходе которой, наговаривая друг на друга, и выдали и свою тайну. Геннадий немедленно приступил к розыску, устремившись на отступников, по словам Иосифа, «яко лев, из чащи Божественных Писаний и красных гор пророческих и апостольских учений». И убедился вскоре, что опасность угрожает не только местному благочестию, но и самой Москве, куда еще в 1480 г. перебрались главные вожди вредоносного учения. Схваченные Геннадием еретики, когда отданы они были на поруки, воспользовавшись случаем, тоже убежали в Москву, рассчитывая на защиту своих могущественных покровителей. В Москве тогда был митрополитом Геронтий (канонизированный после смерти в лике святых). Геннадий считал его человеком нерешительным, но тот все же дал ход присланному новгородским архиепископом розыскному делу. Несмотря на запирательства бежавших в Москву сектантов, было признано, что трое из них действительно надругались над святыми иконами. О том, с каким кощунственным небрежением относились еретики к крестам и иконам, рассказывает нам сам преподобный Иосиф. «Иные, — говорит он, — они огнем жгли, а иные в скверные места метали, а иные ломали, а иные топором рассекали, а иные и зубами кусали, как бешеные псы».
Государь приказал бить виновных на торгу кнутом, а Геннадию велено было продолжить розыск о ереси, ибо осквернение икон оказалось в Новгороде делом распространенным. В результате стали выявляться новые отступники. На покаявшихся Геннадий накладывал епитимью, упорствующих же подвергал гражданской казни. Чтобы остановить дальнейшее распространение ереси на Руси, он предлагал созвать Собор, но в Москве не отнеслись к его предложению с должной серьезностью. Дьяк Курицын (про которого ходили слухи, что власть свою над великим князем он основывает на чародействе и колдовстве) и ближнее духовенство с Симоновским архимандритом Зосимой с протопопами Дионисием и Алексием во главе представляли государю беспокойство Геннадия как явно преувеличенное, уверяя его, что никакого жидовства в московской земле и в помине нет, а есть только невинное увлечение угадывания судьбы по звездам, к чему и в других государствах люди склонны.
Поставление в 1491 г. Зосимы в митрополиты привело расширившуюся кучку еретиков в господствующее положение. Многие из новгородских еретиков вновь побежали в Москву, где некоторым из них позволено было не только заходить в церкви и алтари, но и служить литургии. Дионисий же дошел тогда и до крайней дерзости, во время богослужения он «плясал за престолом и ругался над крестом». Он же вместе с Феодором Курицыным, кажется, и уговорили великого князя поставить на митрополичий престол Зосиму, человека распутного и пьяного.
Удалось прежде справиться только с ним. Но уже это было большой победой. «Сосудом сатанинским» и «скверным злобесным волком» называл Зосиму преподобный Иосиф. Он же сообщает еще и слухи, обвинявшие Зосиму в содомии, в издевательстве над крестами и иконами и в отрицании загробной жизни. Если бы они были приняты во внимание, то были бы прямые основания признать в Зосиме еретика, только притворявшимся православным для большего распространения ереси. Но хотя и был Зосима, по сути, самым недостойным из всех русских первосвятителей, сана на Соборе 1494 г. он лишен не был, оставил только митрополичью кафедру, «своея ради немощи». Доказательств признать его еретиком было все же, видимо, недостаточно, что подтверждают и свидетельства летописцев: по ним Зосима попал в опалу не из-за своего еретичества, а из-за того, что «непомерно держался пития, не радел о церкви Божией» и за некое еще «преткновение».
Через какое-то время опала постигла и Курицына (дальнейшая судьба его неизвестна), и Патрикеевых, и всю их партию. А когда в 1502 г. были посажены Иваном Васильевичем под стражу княгиня Елена с Дмитрием и наследником, вместо Дмитрия был объявлен Василий, не осталось уже у еретиков никаких заступников. Самое время было повести против них решительное наступление. И тут уже не Геннадий, которого тогда всеми силами старались опорочить отступники, тут уже выступил на первый план преподобный Иосиф. София Фоминична, сумевшая возвратить к себе доверие мужа, устроила доступ к нему игумена Волоцкого монастыря, к которому государь и без того относился с большим уважением. «Прости меня, отче, — покаялся Иван Васильевич перед преподобным, — я знал про новгородских еретиков, но полагал, что главным их занятием была астрология…» «Мне ли тебя прощать?» — отвечал ему Иосиф. «Нет, отче, все же прости меня», — настаивал государь. «Что уж тут мне сказать… Если ты подвинешься теперь же на нынешних еретиков, — заключил преподобный, — то и за прежних тебя Бог простит».
На созванном в конце 1504 г. Соборе Иосиф был главным обличителем еретиков. Еще до начала его работы Иван III обещал начать преследование еретиков, но у него все же оставались еще какие-то сомнения. На одном из пиров он даже прямо спросил преподобного, не грех ли казнить еретиков. Иосиф отвечал, что предавать кощунников лютым казням не только не грех, а скорее обязанность светских властей. Суровость мер, на которых он настаивал, не только не была близка, как кажется, государю, она вооружила против Иосифа и некоторых владык, но преподобный все равно полагал такие меры оправданными. По мнению Иосифа, нельзя было верить покаянию отступников, а следовало заключать их в темницы и отлучать от церкви пожизненно. Отправлять их в монастыри Иосиф считал делом ошибочным. «Этим, — говорил он Ивану Васильевичу, ты только мирянам делаешь пользу, а иноков отдаешь на погибель».
Собор 1504 г., осудив ересь жидовствующих, постановил предать казни нескольких главных еретиков через сожжение. Менее виновных отправили в тюрьмы, кого-то все же решили отправить в монастыри. Всех выявленных еретиков «со всеми их поборниками и соумышленниками» предали церковному проклятию и еще многие десятилетия они ежегодно предавались анафеме. Литературным памятником многолетней борьбе за чистоту православия на Руси служит обширный труд Иосифа, включающий в себя шестнадцать «Слов» против ереси под общим названием «Просветитель».
Прожил Иосиф 75 лет. Скончался 9 сентября 1515 г. Мощи его почивают в соборной церкви Иосифо-Волоцкого монастыря.