Проститься с захваченным на Гунибе Шамилем на Кавказе выходили целыми селениями. Люди плакали и молили Аллаха сохранить ему жизнь. В русских крепостях пленного встречали… салютами, балами и бесчисленными подарками. Такое удивительное обращение приводило Шамиля в задумчивость: «Нет ли здесь какого обмана?» Порой ему казалось, что его вообще везут не в Петербург, а куда-то в Сибирь. Государь, с которым они встретились у Харькова, успокоил имама. «Я рад видеть тебя в России, — сказал он, — раскаиваться не будешь. Мы будем друзьями»…
По пути в Петербург всячески старались отвлечь Шамиля от горьких мыслей. В Курске захотели удивить оперой. Слушая «Травиату», старший сын Шамиля Гази-Магомет так переживал, что чуть не плакал. Зато «Севильский цирюльник» вызвал у него неудержимый хохот. В Туле большое впечатление произвел на горцев оружейный завод. В Москве поразила мечеть. Царь-пушка особенно понравилась Шамилю тем, что никогда не стреляла…
От Москвы до Петербурга ехали поездом и всю ночь не сомкнули глаз — до того удивительной показалась им железная дорога. А в самой Cеверной столице к их приезду уже готовились разные торжества. Иллюминация, говорят, даже на коронацию не была столь блистательной. Гостиницу, в которой остановился Шамиль, осадило множество петербуржцев. Десятки людей искали с ним встречи, журналисты ловили каждое его слово, а писатель Н. Лесков даже проронил от растерянности: «Господа, да как же теперь Россия без Шамиля?»
В Петербурге его вновь пригласили в театр. Давали «Пери» и «Катарину». В «Пери» Шамиль с любопытством разглядывал танцующих наложниц султана, но когда и тот стал выделывать ногами всякие штуки, имам отложил в сторону свой бинокль: додуматься до такого могли только невежды. В «Катарине» с шалившими разбойниками Шамиль нашел более жизненной правды.
В Инженерном замке, где ему демонстрировали макеты разных крепостей, имам сразу же включился в их обсуждение. «Жаль, — посетовал он, — что у нас не было средств на возведение подобных сооружений». «Как же тогда, — допытывались у него потом, — столько лет не могли с вами справиться?» «Это просто, — заученно отвечал Шамиль, — я сладко спал, ел только мед, и каждый месяц у меня была новая невеста». «Как это?» — удивлялись его словам, и тогда он объяснял, что для смертельно уставшего и земля кажется пухом, для голодного любая пища представляется медом, а для долго не видящих любимых жена то же, что и невеста. Разглядывая только что построенный Исаакиевский собор, Шамиль чуть было не уронил папаху. Заметив на его лице восхищение, спросили, видел ли он что-либо красивее. «Много раз, — отвечал Шамиль, — когда смотрел на звездное небо над родными горами».
Императорская публичная библиотека с ее старинными арабскими рукописями привела Шамиля в восторг. Над иностранными изданиями с его же портретами, самыми фантастическими, Шамиль только посмеялся, зато был тронут до слез, когда получил в подарок роскошный Коран XVIII в. На приеме в Царском Селе, где его представили императрице, он обратил внимание на статую Спасителя. Что-то шевельнулось в его сердце, и, оторвав взор от лица Иисуса, Шамиль произнес со вздохом: «Он научил вас многому прекрасному». Позднее, в Калуге, когда имам изучит Евангелие, он сделает схожее замечание: «Тут много хорошего написано, только вы не все исполняете». На что ему ответили, что и мусульмане не все исполняют, что написано в Коране.
Когда подошло время ехать в Калугу, к месту, определенному для его проживания, на вокзал явилось столько народу, что по ближайшим улицам проехать было невозможно. «Будьте здоровы и счастливы», — кричали ему люди, чем сильно вновь его тронули.
10 октября 1859 года он прибыл в Калугу. Здесь ему отвели трехэтажный особняк с 22 комнатами, флигелем, садом, баней, конюшнями и прудом. Денежное содержание определили в 15 000 серебром в год — очень большие по тем временам деньги. Дом был благоустроен на кавказский манер и обставлен необходимым. Ковры не вызвали недоумений, а вот с посудой из серебра с позолотой промахнулись. Пришлось заменить ее на более простую. Излишняя роскошь претила имаму. «Я довольствуюсь малым, — объяснял он приставленному к нему офицеру Руновскому, — и буду доволен даже тогда, когда у меня ничего не будет». «А дети?» — недоумевал тот. — «А дети сами должны добывать себе хлеб. К тому же я оставляю им такое наследство, какого не получил сам: они дети Шамиля».
В начале 1860 г. к Шамилю присоединилось все его большое семейство. В Калуге теперь оказались и жены его Загидат и Шуйанат с дочерьми, и сыновья Гази-Магомед и Магомед-Шапи с семьями, и замужние дочери с мужьями, и какой-то афганский дервиш, и переводчик, и экономка, и две служанки…
20-летний Магомед-Шапи в три дня освоил русскую грамоту, Гази-Магомед тоже довольно быстро научился изъясняться по-русски. Отцу их, которому уже было за 60, свыкнуться с новой жизнью было гораздо труднее. Все калужское начальство он переименовал на свой лад: эмирами, наибами и даже мюридами. Предводителя дворянства Щукина определил в улугбеки, а потом, когда узнал, что тот в свое время служил в одном полку с Джемалэддином (еще одним сыном Шамиля, отданным юным в Россию заложником, обученным и воспитанным при русском дворе, через 15 лет возвращенным к отцу и умершим, как говорят, от тоски по России), признал за кунака и стал бывать в его доме.
Стараясь как-то скрасить положение Шамиля, Руновский купил для него орган. В горах имам был противником музыки (отвлекающей от бранных дел), теперь же он с удовольствием ее слушал, в особенности лезгинку и «Боже, царя храни». Этот русский гимн он потом часто заставлял исполнять у себя. Тот же Руновский уговорил Шамиля посетить цирковое представление. Искусство эквилибристов, вольтижировщиков ему понравилось, фокусник же, взявшийся показать свое мастерство у Шамиля на дому, сильно его разочаровал. В первом же трюке имам обнаружил в его волшебной коробочке второе дно. «Пусть благодарит Бога, — скажет о нем Шамиль после представления, — что я не повстречался с ним на Кавказе, а то непременно казнил бы обманщика».
Пища, подаваемая на стол Шамилю, должна была быть приготовлена по мусульманским обрядам. Русский квас поэтому был напрочь отвергнут. Попробовав его, обнаружили, что хотя это и не арака (водка), однако сильно напоминает бузу (брагу). Проще было с рыбой, которую Шамиль предпочитал мясным блюдам, когда бывал у кого-то в гостях. По восточной легенде горло у всей рыбы было перерезано еще в давние времена волшебным мечом Али (зятя пророка Мухаммеда), то есть рукой мусульманина.
Из немногих занятий в Калуге самым любимым для Шамиля было чтение книг. Со временем у него собралось их около тысячи томов. Удалось даже отыскать что-то из похищенной у него на Кавказе библиотеки.
Видеть лица жен и дочерей Шамиля могли лишь светские дамы. От прочих эти лица неизменно скрывались. Когда из Петербурга пришла просьба представить ко двору фотографии женщин, Шамиль решительно воспротивился. Ему уже довелось видеть фотографию жены Шуайнат, сделанную без его ведома. «Лучше бы я увидел ее голову, снятую с плеч!» — воскликнул он тогда в гневе. Чтобы уважить просьбу, исходившую от великих княгинь, калужский губернатор долго умолял Шамиля уступить, и тот наконец решил дать согласие. «Но только чтобы снимала женщина», — предупредил он.
Если с фотографиями Шамиль уступил, то остального, касающегося древних запретов, держался крепко. Почитание дам, целование у них ручек так и осталось для имама вещью непостижимой. Осудить их слишком открытые платья Шамиль из деликатности не решался, но при случае спрашивал, не холодно ли им в таких нарядах. В непростительной слабости некоторых русских порядков мужчины из семейства Шамиля убедились вполне, когда кто-то вознамерился украсть лошадей из их конюшни. Они даже присвистнули от удивления, узнав, что воров убивать нельзя: «Как это нельзя? Воров надо убивать на месте!»
Выходя из дому, Шамиль подходил иногда к расположенной рядом церкви, чтобы через казначея (сам он не прикасался к деньгам) раздать милостыню нищим, а однажды решился было зайти и в саму церковь, чтобы посмотреть службу. Вспомнив, однако, о необходимости снять папаху, он отказался от возникшего у него намерения.
Из поездок имама выделяют посещение им Полотняного Завода, связанного с именем Пушкина, бумагоделательной фабрики, воинской части и сахарного завода. На последнем случился конфуз. Употребление муки из свиных костей для отбеливания сахара привело гостей в ужас. «Это и редко, и не везде так», — успокаивал Шамиля Руновский, но, кажется, так и не смог убедить: вместо сахара в доме имама стали употреблять мед.
Летом для семейства Шамиля снималась дача. Места под Калугой напоминали ему родные, но жизнь русских крестьян, с которой он здесь столкнулся, показалась ему слишком бедной. «Зачем, — удивлялся он, — царь воевал на Кавказе, если его собственным мужикам порою нечего есть? Ведь дешевле было бы построить новые деревни, чем строить крепости в далеких горах». Мысль эта затем превратится у него в общую. «В войне счастья нет!» — велит он передать своим соотечественникам.
Желая порадовать Шамиля, купили однажды на базаре разных восточных сладостей, про которые продавец утверждал, что все они с родины Шамиля — из аула Гимры. Признав в абрикосах знакомый запах, имам вначале растрогался, а затем впал в глубокую печаль, заперся и перестал выходить. Его калужская клетка хотя и была золотой и по приказу царя совсем не тесной, но все равно была клеткой. Его передвижения, встречи и переписка хотя и были по виду свободными, а все равно контролировались. Присмотр хотя и осуществлялся под благовидным предлогом, а все равно был присмотром.
«Если бы я знал, что здесь мне будет так хорошо, я бы давно сам убежал из Дагестана» — в этой как-то высказанной им фразе было более благодарности за теплое к нему отношение, чем правды: Родины ничем не заменишь. Он мог, конечно, рассчитывать, что когда-то его отпустят домой, но еще прежде он хотел побывать в Мекке. Летом 1861 г., во второй свой приезд в Петербург, Шамиль прямо обратился к русскому царю с этой просьбой. Александр обласкал его и семью теплым приемом, дорогими подарками, обещал, что исполнит и просьбу, но не теперь.
Дожидаться выполнения этого обещания Шамилю пришлось долго. В Петербурге полагали, что об отпуске Шамиля за границу не может быть и речи, пока совсем не прекратятся военные действия на Кавказе, а война там закончилась только в 1864 г. Потом дожидались прекращения волнений в Малой Азии, могущих осложнить отношения Турции и России. В 1868 г. был затеян еще и переезд Шамиля в Киев. Нужно было подыскать ему в Киеве дом, обставить его, чтобы не лишить семейство имама всех тех удобств, которыми оно пользовалось на старом месте. Старались предусмотреть все, но, как оказалось, напрасно. Недолго Шамиль пробыл в Киеве. В ноябре 1868 г. он покинул Калугу, а уже в самом начале следующего года получил разрешение на поездку к святым местам.
Она уже не вызывала никаких опасений. В 1866 г. на свадьбе царевича Александра Александровича в Петербурге Шамиль выразил сожаление о том, что «не может родиться еще раз, чтобы посвятить свою жизнь служению белому царю!», и в том же году он и его сыновья принесли присягу России, сделав это вполне добровольно. «Обязуюсь точно исполнять взятые обязательства, — заявил тогда Шамиль, — и для сего кладу с благоговением на святой Коран поцелуй мой, как печать своей клятвы». Не поверить подобной клятве было нельзя. Среди правил, которых Шамиль придерживался безусловно, была верность данному слову. «Когда дадите его, — учил он окружающих, — держите, хотя бы надо было для этого умереть».
Сам он не только дал обещание вернуться, но до отъезда просил разрешения приехать в Петербург, чтобы еще раз выразить Александру свою признательность лично.
Обещания своего Шамиль не исполнил. Его путешествие оказалось долгим и трудным, здоровье было плохим, а годы преклонными. Исполнив все положенные мусульманам обряды, посетив Мекку, Медину, куда его, заболевшего, «уже не иначе могли везти, как в особом ящике на верблюде», потеряв в путешествии двух дочерей, Шамиль и сам уже не мог не стремиться к Господу. 4 февраля 1871 г., исчерпав последние силы, он умер в Медине. Рассказывают, что во время похорон Шамиля почувствовалось благоухание и послышался вдруг его голос: «О могила моя, будь райским садом для моего спокойствия».