— Убью его гада! — кричала она в ярости. — Из поганного ружья убью... — Зачем же из ружья, душенька, даме более подошел бы револьвер, — прервал ее вошедший без стука Иван Давидовский. — Но мысль неплоха, — продолжил он, — этот старик вас бросит, а то еще и обвинит в чем...
Тут он вспомнил, как ему со Шпеером (о П. К. Шпеере, возглавлявшем шайку мошенников, см. «ЭЖ» № 13, 2006 г.) пришлось побить этого жалкого адвокатишку. Вздумал, подлец, пугать их разоблачениями. Приревновал, видишь ли, к Екатерине. Обиделся еще, что не заплатили ему обещанных денег... Не знал разве, с кем связывался. И, главное, чем пугал? Еремеевым! Пришлось поучить старика!
Еремеев
Купец Клавдий Филиппович Еремеев, располагавший неплохим состоянием, был слаб характером. Не мог отказать приятелям, приглашавшим его кутнуть. Пустится с ними в разгул и остановиться не может. Раз вообще исчез из дома чуть ли не на неделю. Сказал, что пойдет к Давидовскому на Тверскую. Пришел и в самом деле туда. Напившись, по обыкновению, до беспамятства, остался и ночевать. На другой день совершенно пьяному ему пришла мысль зайти к московскому генерал-губернатору, благо дом его располагался тут же на Тверской. Иначе как бы он до него добрался в его состоянии.
Чиновники — вот бестии! — не только не захотели пустить Еремеева к губернатору, но и сдали его в Тверскую часть для вытрезвления. Хорошо, Давидовский приехал вызволил и даже отвез в гостиницу «Крым», где в особом номере их ждали приятели, вино и закуски. Пили много. Потом еще поехали в Стрельну, где тоже пили, и к вечеру «клиент дозрел». И тогда к их веселой компании присоединился Шпеер. Он привез с собой много гербовой бумаги, и не напрасно. Трудно Клавдию было водить ручкой, и рублей на сорок бумаги он перепортил. Сильно были пьяны и его новые «товарищи».
«Вы что, обделить меня хотите, подлецы! — все кричал один из них Шпееру. — Так я вас всех потоплю, мошенники. Все открою!»
Уснувшего Еремеева довольно скоро разбудили и на ночь глядя повезли к нотариусу. Там он свалился с лестницы, но его подняли, почистили и ввели в контору, где была уже готова к подписи кипа бумаг. Но рука Клавдия была так нетверда, что пришлось поддерживать его под локоток, пока он писал, чтобы вышло нечто похожее на дело.
Выходя от нотариуса, он снова свалился с лестницы, но и тут его подхватили, усадили в карету и мигом домчали в уже известную нам гостиницу, где опять принялись угощать винами. Затем отправили «расслабиться» в Петербург. Встретив по возвращении, еще какое-то время не выпускали из рук, пока не отработали до конца. Потом вытрусили из кареты у ворот дома. Проболев недолго белой горячкой, Еремеев умер, не оставив после себя ничего...
Башкирова
Екатерине Евдокимовне была уготована жизнь, полная приключений. До 15 лет она жила на Аляске. Когда в 1867 году та была продана американцам, ее отдали на воспитание к бабке в Николаевск-на-Амуре. У бабки пришлось ей несладко: здесь ее часто наказывали. Как-то, рассердившись на то, что скопленные 6 рублей Катя отослала своей матери в Иркутстк, бабка и вовсе отделалась от нее — услала на дальнюю ферму в тайгу. Полтора года девчушка держалась. Потом тайком решилась вернуться в Николаевск, чтобы отсюда выехать к матери.
Выслушавший жалобы девушки контр-адмирал Козакевич обязал бабку подпиской не удерживать внучку при себе, а отправить в Иркутск. Но та спешно распродала все и уехала в... Японию! Так Башкирова осталась совершенно одна и без всяких средств. Но это ее бедственное положение оказалось недолгим. Вначале она приглянулась одному полковнику, и тот пригласил ее в свое семейство прислугой. Полгода он держал Катерину у себя, потом устроил служить при буфете в Дворянском собрании.
Там она познакомилась с одним капитан-лейтенантом, который так ею увлекся, что не преминул подарить... лотерейный билет, на который... был выигран дом! Молодой обожатель помог его обустроить, но и на этом не успокоился. В порыве «великодушия» подарил девушке еще и 6 тыс. рублей. Она открыла на них уже свой буфет, позволивший ей удвоить состояние. Теперь в ее собственности было уже три дома, и не случилось бы с ней того, что случилось потом, если бы не получил ее капитан предписания отправиться в кругосветное плавание.
Это был удар для нее. Все ей вдруг опостылело в Николаевске. Была надежда встретиться с капитаном где-нибудь в Москве, и она, распродав все, как и бабка (один дом за ней, кажется, все же остался), села на корабль, чтобы добраться на нем через Японию до другого края России.
Протопопов
В августе 1871 года, когда еще не было окончено дело с Еремеевым, в Москву приехал отставной чиновник из Тулы А. Протопопов. Из-за отсутствия средств он был в крайнем отчаянии, но подвернувшийся Давидовский пообещал выручить, доставить денег «сколько угодно». В Москве, мол, это и не особенно трудная задача. Можно, к примеру, заложить имущество. «Но у меня его нет», — возразил Протопопов. «Да это и не важно», — сказал Давидовский.
Теперь их часто видели вдвоем. Протопопов всегда выступал впереди, а Давидовский бочком или сзади. «Это владелец винокурен в Тульском уезде, недавно получивший большое наследство», — представлял он своего товарища. Тот же лишь скромно кивал головой.
К «раскрутке» Протопопова подключился и Шпеер с прочими подручными. Бывшему канцелярскому работнику срочно стали создавать образ кутилы, богатого барина, только временно, до вступления в наследство оказавшегося без больших средств. Сняли ему дорогой номер, обставили его, начали устраивать в нем шумные кутежи и приемы «важных» гостей... И очень скоро имя тульского чиновника приобрело в Москве нужную известность и заработало. Подписанные им векселя пошли в ход, их стали принимать к учету, выдавать под них займы, с Протопоповым стали совершать разные сделки, в которых главными лицами выступали Давидовский и Шпеер. Для вящей убедительности была выписана на имя Шпеера от Протопопова полная доверенность на управление разными имениями и заводами с правом кредитования и получения будто бы следующей Протопопову выкупной суммы в 20 тыс. рублей.
Кто-то додумался телеграфировать в Тулу запрос о состоятельности Протопопова. В ответ пришла депеша со сведениями, самыми неблагоприятными. Шпеер с Давидовским, добравшись до этой депеши, вычистили резинкой ее содержание, вписав другой, нужный им текст: «Имения состоят за Протопоповым, завод идет хорошо, верить можно!».
Дела Протопопова действительно шли хорошо. Давидовский вроде бы сумел даже спирт продать с его несуществующих винокурен. От совершаемых сделок Протопопову выделялись какие-то суммы, и приятели не только не ограждали его от застолий, но и побуждали к ним, оплачивая расходы... Страдали другие, те, что попали в расставленные для них сети. Более других говорили потом на суде о коннозаводчике Попове, согласившемся продать Протопопову лошадей на 10 тыс. за ничего не стоящий вексель и пустое обещание... Полученные лошади тут же начали продаваться Шпеером через посредство еще одной комбинации с одним его знакомым. Приходящим покупателям Шпеер говорил, что одну из них, по кличке Жулик, он непременно оставит себе...
Когда Попов понял, что его обманули, и стал грозить аферистам преследованием, Шпеер, чтобы опередить его, сам поспешил подать жалобу на своего «доверителя». Дескать, тот старался через него, Шпеера, получить у разных лиц займы, но оказалось, как он, Шпеер, узнал только что — никакого состояния у Протопопова нет! Одним словом — жулик!
Воеводский
В море ее ждало новое испытание. Разразившийся ураган разбил близ Нагасаки корабль, на котором она пустилась в опасное путешествие. Без вещей, без денег, с жестоким приступом ревматизма она оказалась в чужой стране, и что бы делала, Бог знает, если бы не... бабушка, приславшая к ней брата с бельем и деньгами.
Кое-как подлечившись, она вернулась в Приморье, решив пробираться в Москву посуху. Во Владивостоке случилось с ней еще одно приключение. Прапорщик Воеводский, видевший ее еще ребенком, решил сделать девушке предложение. Образ капитан-лейтенанта из-за многих переживаний несколько стерся в ее памяти, и она согласилась себя «пристроить». Но в дело вмешался командир Воеводского, запретив ему жениться. Когда он узнал, что они решили венчаться тайно, то даже посадил прапорщика на гауптвахту. Сам же отправился к ней, чтобы устроить все «полюбовно».
«Вот видишь, — сказал он Екатерине, расположившись под ее окошком, — вы в моей власти. Пустишь меня к себе, все для вас сделаю!» Подобные предложения тогда еще могли приводить ее в негодование. Под рукой у нее был тазик, она схватила его и окатила грязной водой. За такую «дерзость» Башкирову шесть недель не выпускали из дому. Каким-то образом она все же смогла оповестить о своем аресте начальника штаба Баранова. Тот был настолько любезен, что, вызволив «арестантку», отправил ее в Хабаровск на казенный счет! Добравшись потом до Благовещенска, она выпросила у вице-губернатора еще 200 рублей взаймы, чтобы доехать уже до Иркутска.
В Иркутстке тоже было не без мужчин. Не устоявший перед очарованием молодой обольстительницы немец Занфлебен стал уговаривать ее ехать в Москву с ним, чтобы на худой конец там, а лучше в Гамбурге — обвенчаться.
Немец, видно, надоел ей уже в дороге. Впрочем, она и не давала ему твердых обещаний. Московская жизнь захватили ее поначалу чрезвычайно. Здесь она познакомилась с молодым красивым купцом Ефремовым, он тоже обещал жениться, и счастье ей казалось совсем уже близким. Но Москва, как известно, бьет с мыска.
Славышенский
Купец оказался обыкновенным аферистом, он обобрал ее до нитки. Жестоко обманутая, она стала искать адвоката, который согласился бы ей помочь. Тогда-то ей и подвернулся Славышенский, пожилой юрист, связанный со Шпеером и Давидовским. Славышенский как увидел ее, так и растаял. Обещал сделать по ее делу все, что было в его силах, стал помогать советами, деньгами, наконец, не справившись с чувством, предложил ей вступить с ним в связь, обещая потом и жениться. Он был внимателен, деликатен, и она, вспомнив о своем беспомощном состоянии, согласилась.
Какое-то время они жили в согласии. Но старик был вспыльчив, самолюбив и ревнив. В каждом знакомстве Екатерины он видел измену и, не находя себе места, бил ее чем ни попадя, таская и за волосы. Мысль, что она может оставить его, казалась ему невыносимой, и, чтобы крепче привязать ее к себе, он взял с нее вексель, которым потом пугал при каждом же случае. Безобразные выходки старика доводят Башкирову до безумия. Не имея возможности прервать отношений, она все же съезжает с его квартиры, пытается даже вернуться в Сибирь, но как это сделать без денег? Ее сдерживает и еще одно обстоятельство: у полиции есть основания думать, что с ней связана кража в гостинице...
Между тем к ней все чаще начинает наведоваться Давидовский. Отношения ее со Славышенским кажутся ему ненормальными, он посмеивается над их постоянными ссорами, удивляется ее терпению. У него есть жена, любовница, но, кажется, и Башкирова ему интересна. Она хорошо помнит тот пронзительный взгляд, который он на нее бросил при первой встрече. «Сердце у меня горячее, да денег мало», — сказал он ей с сожалением в другой раз. Когда он узнал, что она готова убить старика, то не стал ее отговаривать. Снабдил даже револьвером с патронами.
«Как из него стрелять?», — спросила Башкирова, направив на Давидовского револьвер. «Меня не нужно, лучше укокошьте своего Славышенского», — ответил он ей, отведя дуло в сторону.
Какое-то время она еще не могла набраться решимости. На что-то надеялась. Потом подвернулся случай. Славышенский, тоже уставший от ссор, от окружавших его аферистов, написал брату, что готов лишить себя жизни.
«Это же хорошо, — обрадовался Давидовский, — теперь все может сойти за самоубийство!..»
Их последний разговор вновь начался с векселя. Он стал угрожать, что предъявит его ко взысканию. Потом, все более раскаляясь, принялся бить ее по щекам. И тут она вытащила револьвер и выстрелила, как ей показалось, неудачно: он не упал замертво. Тогда она бросилась на него и стала душить. «Меня убивают, душат!» — закричал что есть мочи Славышенский, и вбежавшие в комнату соседи по гостинице застали его и Башкирову на полу, схватившими друг друга за волосы.
Поднятый с пола с простреленной головой, он принялся бегать по комнате, не переставая кричать: «Меня убили, убили!»
Он умер не сразу и многое успел рассказать. О Шпеере, Давидовском, всей их компании. О Башкировой сказал, что прощает, что убивала она не сама, была лишь орудием!
Наверное, это так. Но не был ли орудием и сам Славышенский? И Протопопов? И Еремеев? И еще десятки других людей, использованных шпеерами, давидовскими в своих грязных схемах. По большому счету мы все орудия. Только вот в чьих руках?