Интервенция: когда и как наказывается вмешательство в чужие договорные обязательства

| статьи | печать

Договорные обязательственные требования защищаются обычно исками о взыскании неустойки, убытков или применении иных мер ответственности, механизмом соразмерного снижения договорной цены, приостановлением встречного исполнения, расторжением договора, а также в ряде случаев иском об исполнении обязательства в натуре. Все эти средства защиты развиваются в рамках парадигмы относительных обязательственных связей должника и кредитора. Но в последние несколько лет в практике российских судов обозначилась тенденция защищать права стороны по обязательству от недобросовестной интервенции в договорные отношения. Речь идет о ситуациях, когда должник в нарушение своего договорного обязательства перед кредитором заключает договор с третьим лицом, тем самым делая фактически невозможным исполнение своего обязательства перед кредитором. В подобных случаях если третье лицо признается судом недобросовестным, суды начинают защищать кредитора от недобросовестной интервенции в обязательственные отношения кредитора и должника. Каковы перспективы подобной практики? Какая ответственность может грозить интервенту? Ответы на эти и другие вопросы искали участники круглого стола «Интервенция в чужие договорные отношения: оспаривание сделки или взыскание убытков», проведенного Юридическим институтом «М-Логос».

Доктрина интервенции в чужие договорные отношения не является чем-то абсолютно новым. В праве многих зарубежных стран подобные механизмы защиты хорошо известны. При этом наиболее типичным средством защиты (например, в английском праве) является взыскание с недобросовестного интервента убытков посредством деликтного иска. Российские кредиторы в тех случаях, когда интервенция осуществляется в форме совершения сделки, предпочитают аннулирование сделки и возвращение отчужденного по сделке актива с тем, чтобы в дальнейшем обратить на него взыскание или истребовать по правилам ст. 398 ГК РФ или иным нормам, допускающим отобрание имущества в натуре. Верховный суд РФ не раз такие требования поддерживал. Взыскание же убытков с недобросовестного интервента российская судебная практика применяет только в отношении тех ситуаций, когда интервенция в чужие договорные отношения влечет за собой причинение вреда имуществу должника, что, в свою очередь, спровоцировало нарушение должником своих обязательств перед кредитором (см., например, Определение ВС РФ от 17.07.2018 № 4-КГ18-44). В свете появления все новых примеров применения этой доктрины на уровне практики Верховного суда РФ имеет смысл вернуться к проблематике интервенции еще раз.

Типичные примеры вмешательства в договорные отношения

В самом начале круглого стола его участники вспомнили кейсы, которые могут обсуждаться в рамках доктрины интервенции в чужие договорные отношения. Речь идет о ситуациях, объединяемых одной общей фабулой: некое третье лицо, которое дальше мы будем называть интервент, каким-то образом способствует (провоцирует, подстрекает, предопределяет своим поведением) нарушению обязательственных прав некоего кредитора, которые тот имеет к некоему должнику. Доктрина интервенции, которая, как мы уже отмечали, представлена во многих странах, предполагает, что в ряде случаев, с некоторыми оговорками и исключениями, кредитор может получить право на иск к интервенту. Обычно это объясняется деликтным обязательством, которое возникает у интервента в момент вторжения в договорные обязательства и в отношения должника и кредитора. В частности, эксперты привели наиболее типичные примеры интервенции.

1. Некто третий покупает у должника то, что тот должен передать кредитору. При этом он знает, что перекупает то, что причитается другому лицу, но тем не менее на это идет. Двойная продажа — классическая ситуация и типичнейший пример интервенции в чужой договор. В этой ситуации кредитор пытается отобрать у интервента перекупленный актив. В принципе, при таком варианте развития событий кредитор может рассмотреть возможность обращения с иском к интервенту о взыскании убытков или истребования в натуре, но российские суды идут в основном по пути признания сделки недействительной и отобрания этого имущества подобным образом.

2. Должник и третье лицо сговариваются против кредитора, становясь, таким образом, соучастниками некоего злонамеренного заговора. Как заметил модератор мероприятия Артем Карапетов, д.ю.н., директор Юридического института «М-Логос», профессор Высшей школы экономики, такие ситуации можно назвать «Операция „Троянский конь“». Суть ее заключается в том, что третье лицо, желая навредить кредитору, «подставляет» ему некоего контрагента, который в нужный момент должен нарушить свой договор, тем самым руинировать бизнес кредитора, каким-то образом причинить ему вред, подорвать его репутацию и так далее. То есть здесь интервент и должник находятся в заговоре. Цель заговора — специально навредить кредитору. Своего рода недобросовестная конкуренция. В практике встречается и разновидность этой ситуации, когда должник и третье лицо сговариваются вывести актив из-под взыскания и они договариваются о том, что интервент будет неким пособником этого вывода.

3. Интервент, имея опять же цель навредить кредитору, заодно вредит и должнику. То есть должник не является соучастником, а выступает в роли такой же жертвы, что и кредитор. Такое возможно, когда третье лицо запугивает должника, вынуждая его нарушить свои обязательства перед кредитором.

4. О ситуациях этого типа заговорили после изучения недавнего дела по предварительным договорам, рассмотренного ВС РФ, когда договор был нарушен дочерней компанией по указанию материнской. Материнская компания дала указание дочерней не исполнять свои обязательства по предварительным договорам, и кредитор по этим предварительным договорам обратился с иском к материнской компании. Кстати говоря, ВС РФ допустил возможность взыскания убытков в такой ситуации, посчитав что нарушение, совершенное по указанию головной компании может учитываться как фактор, открывающий право на иск.

А. Карапетов обратил внимание, что в ГК РФ в правилах о корпоративных отношениях предусмотрена ответственность материнской компании по сделкам, заключенным по ее собственному указанию. В вышеописанной ситуации ключевым было не заключение сделки, а нарушение договора по указанию головного офиса.

5. Еще один случай, при определенных оговорках, можно отнести к примеру интервенции. Третье лицо причиняет вред жизни и здоровью должника или наносит ущерб его имуществу, тем самым создавая невозможность исполнения обязательства должника перед кредитором.

6. Нарушение положений корпоративного договора, о которых известно другой стороне, но несмотря на них она заключает сделку. Такую сделку также можно развернуть. Упомянутый в постановлении Пленума Верховного суда РФ от 21.12.2017 № 54 «О некоторых вопросах применения положений главы 24 Гражданского кодекса Российской Федерации о перемене лиц в обязательстве на основании сделки» пример оспаривания цессии, совершенной с недобросовестным цессионарием, знающим о наличии договорного запрета, и упомянутая в ГК РФ в плане корпоративных договоров возможность оспаривания сделки, совершенной в обход запрета, закрепленного в корпоративном договоре, это уже легитимированные случаи интервенции.

7. Переманивание сотрудников. Российские суды не признают подобный вид действий интервенцией в силу свободы труда. Но если посмотреть на ситуацию шире, то становится ясно, что «охота за головами» тоже может быть одним из инструментов интервенции. Некий потенциальный работодатель переманивает ключевого сотрудника иной компании большой зарплатой, карьерным ростом, перспективами и при этом требует срочного выхода на работу. По Трудовому кодексу РФ работник перед увольнением должен отработать две недели. Но сотрудник соблазняется выгодным предложением, бросает текущего работодателя в ключевой момент, у того срываются сделки, контракты.

Есть ли перспективы у прежнего работодателя взыскать убытки с нового? В России — вряд ли. А например, во Франции прямо написано в трудовом законодательстве, что если сотрудник таким образом уходит, если трудовой договор нарушается через вмешательство нового работодателя, то последний отвечает с сотрудником солидарно.

8. Если еще шире посмотреть на рассматриваемую тему, то можно задаться и таким вопросом — а государство может быть интервентом?

В России, по крайней мере, это весьма актуальная практика, когда государственные органы неправомерно издают предписание прекратить исполнения договора. Впрочем, привлечь госорганы в качестве ответчика у нас вряд ли получится. Так что пусть вопрос останется риторическим.

Свой интерес интервента не защитит его от ответственности

Из приведенных выше примеров становится понятно, что доктрина интервенции имеет широчайший охват, и где ее границы, российской практике только предстоит еще определиться.

Кому-то может показаться, что проблема эта надумана и опирается на весьма ограниченное количество прецедентов. Но организаторы круглого стола, готовясь к нему, нашли семь определений ВС РФ, касающихся интервенции в сделки (см. Принять к сведению), которые высшая судебная инстанция вынесла за последние полтора года. И не всегда речь идет о злонамеренных действиях. Поэтому в целях данного материала, наверное, стоит взять за аксиому: если интервент не просто недобросовестен, а имеет цель умышленно навредить, он достоин кары. Мы же зададимся таким вопросом: возможна ли ответственность для интервента, преследующего свой интерес и не имеющего умысла навредить кредитору?

Сразу оговоримся, что вопрос очень и очень неоднозначный. Если мы посмотрим на зарубежные правопорядки и доктрины, то увидим, что там довольно часто критикуют ответственность интервента и пытаются ее сузить. Особенно это характерно для американского права, где выходит множество трудов, констатирующих, что предвзятое отношение к интервентам начинает разрастаться до необъятных размеров и вредит экономическому смыслу предпринимательства.

Вот и Андрей Ширвиндт, к.ю.н., доцент кафедры гражданского права Юридического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова, не определился окончательно в своем отношении к институту (или практике) ответственности интервента.

Почти во всех странах Европы сам факт покупки (еще до передачи вещи покупателю) означает, что у первого покупателя на нее в том или ином виде возникает право собственности. Мы тоже можем рассмотреть куплю-продажу с этого ракурса и установить, что купля-продажа влечет за собой переход права собственности (в полном или усеченном виде — это уже другой вопрос). Действительно, когда мы оцениваем вмешательство, интервенцию в чужие договорные отношения, то мы видим, что само соглашение нарушает только должник. Интервент не имеет никакого отношения к именно нарушению должником договора. Правопорядок дает определенные способы защиты в данном случае потерпевшему лицу, которые ему позволяют защищать право притязания на приобретаемую вещь.

По общему правилу, ответственность интервента, даже действующего в своих интересах и без злого умысла, нужна, выразила уверенность Вероника Величко, специалист Исследовательского центра частного права им. С.С. Алексеева при Президенте РФ. И объяснила почему. Принцип относительности обязательств не должен означать, что все третьи лица не замечают существования договора, что он на них не оказывает никакого влияния — не важно, в позитивном ключе или в негативном. Эксперт отметила, что ей близка позиция французского правопорядка, который склоняется к тому, что интервенция и блокирование интервенции — это некий противовес к обязательственной силе договора. Большое количество вариаций интервенции (вспомните начало этого материала) свидетельствует, что без какого-либо реагирования правопорядка на случай интервенции невозможно эффективное исполнение обязательств. Правовую позицию, которую стороны создают договором, необходимо уважать, и правопорядок должен иметь инструментарий для ее защиты.

Александр Чупрунов, помощник юриста международной юридической фирмы «Герберт Смит Фрихилз СНГ ЛЛП», магистр РШЧП, выразил согласие с предыдущим докладчиком. Если мы рассматриваем подобное вмешательство как что-то, что правопорядку помогает, опираясь на идеи эффективного нарушения договора, то мы забываем о тотальном последствии, к которому оно приводит в конечном итоге. У лиц, которые вступают в относительные правоотношения и заключают договоры, нет никакой гарантии того, что они по договорам получат то, на что они рассчитывают, заключая сделку. В этих условиях вести какую-либо экономическую деятельность невозможно. И аргумент, что убытки можно будет взыскать с другой стороны договора, не работает, потому что не всегда экономическая деятельность подразумевает извлечение денежной прибыли из какой-то конкретной сделки. Порой вещь и исполнение в натуре имеют первостепенное значение и важнее убытков. Что, собственно, подтверждает и статистика Судебного департамента ВС РФ: в 2017 г. иски о взыскании убытков по договору составили 2,5% от числа всех исков о нарушения договоров.

По мнению А. Чупрунова, изучение судебной практики и критики теории эффективного нарушения подсказывает, что ответственность интервента нужна даже в том случае, если у него не было злого умысла навредить какой-либо из сторон договора, в который он вторгается.

Доктрина эффективного нарушения

Раз уж среди аргументов выступающих возник термин «эффективное нарушение», напомним, читателям, что он означает. Эффективное нарушение — когда нарушение должника приносит нарушителю большую выгоду, чем образующиеся убытки у кредитора. В такой ситуации часто все стороны остаются довольны. Выгода должника покрывает убытки кредитора, должник, таким образом, остается в плюсе, в то время как второй кредитор, имея настолько сильное желание вступить в сделку, что он готов платить втридорога, заполучает свое. Поэтому борьба с интервентами, как и любые механизмы, которые лишают должника стимула вступать в более эффективные экономически взаимоотношения, во многих правопорядках не приветствуется. Например, такой позиции придерживается чикагская классическая школа экономического анализа права.

Доктрина эффективного нарушения — это не институт права. Это концепция, объясняющая казус вторжения в договорные отношения третьих лиц. Соответственно, отношение права к этим казусам определенным образом влияет и на настройки разных институтов в зависимости от цели, которую преследует юрисдикция. Если в приоритете экономическая целесообразность, то интервенция в чужие сделки по большей части под санкции не попадает. Если же в приоритете обязательство как таковое, то интервент должен быть готов понести ответственность. Российское право пока не определилось с отношением к эффективному нарушению.

В чем заключается умысел интервента

Понятно, что ответственность интервента необходима, когда интервент не просто безусловно знал о наличии договора между кредитором и должником, но при этом еще и имел умысел навредить кредитору.

Когда мы говорим «умысел», мы имеем в виду:

  • ситуацию, когда интервент не знал, но мог бы знать о нарушении права кредитора, если бы проявил должную осмотрительность (неосторожная интервенция);

  • точное знание интервента о том, что нарушается право кредитора;

  • точное знание о нарушении, но еще и наличие умысла на причинение вреда кредитору.

Поскольку первые две позиции («точное знание» и «на грани точного знания») в российской практике практически неразделимы, то дискуссия о стандартах доказывания развернулась между ними с одной стороны, и позицией о наличии злого умысла — с другой.

Верховный суд РФ демонстрирует преимущественно такой подход: преследование каких-то, в том числе и собственных экономических, интересов не освобождает интервента от ответственности, когда тот сознательно обходит определенные правовые инструменты (например, преимущественное право, права сособственников). Надо отметить, в рассматриваемых делах суд не приходил к выводу, что умысел интервента заключался в недопущении вступления покупателя в право собственности. Скорее, ситуация выглядит так, что уличенные в интервенции лица хотели приобрести недвижимость для себя.

На «бумаге», то есть в материалах дела, фактор злонамеренности не упоминается. Но, возможно, ВС РФ его и держал в «голове».

Кстати, французские суды тоже не ищут в подобного рода коллизиях умысел на причинение специального вреда кредитору. Им для привлечения к ответственности достаточно убежденности в том, что интервент знал, что между должником и кредитором был заключен договор и ему было известно содержание этого договора. Что, впрочем, тоже весьма непросто доказать. Каким путем пойдут нижестоящие российские суды — остается большим вопросом. Как остается нерешенной и такая проблема: подразумевает ли знание интервента о наличии договора, который он намерен разрушить, презумпцию его знания о том, что права или интересы кредитора неминуемо будут нарушены? Участники «круглого стола» к единому мнению не пришли. В первую очередь потому, что нет ясности со стандартами поведения разумного среднего участника оборота.

Ответственность интервента: суды ограничиваются недействительностью сделок

В иностранных правопорядках допускается несколько последствий вмешательства третьего лица в договорные отношения. В российской практике существует два варианта защиты: отобрание имущества у интервента по правилам о возмещении вреда в натуре (ст. 1082 ГК РФ) и признание сделки с интервентом недействительной по правилам ст. 10 и 168 ГК РФ. При последнем варианте распорядительный эффект сделки аннулируется, а пострадавшее лицо забирает вещь у продавца. Именно признание сделки с интервентом недействительной применяется в российском правопорядке наиболее охотно. А. Чупрунов привел несколько наиболее наглядных примеров. Во-первых, в соответствии с банкротным законодательством кредитор получает возможность оспорить подозрительные сделки, совершенные в предбанкротный период, когда контрагент должника — интервент знал «об ущемлении интересов кредитора» и все равно заключал подозрительную сделку (ч. 2 ст. 61.1 Федерального закона от 26.10.2002 № 127-ФЗ «О несостоятельности (банкротстве)»). Во-вторых, в корпоративном праве сторона корпоративного договора может требовать признания недействительной сделки другой стороны корпоративного договора с контрагентом, действующим умышленно в нарушение ограничений, предусмотренных корпоративным договором (п. 6 ст. 61.2 ГК РФ). С таким же требованием к осведомленному об ограничении полномочий интервенту в суд может обратиться лицо, в чьих интересах установлены ограничения полномочий лица на совершение сделки, если третье лицо все-таки заключило договор с лицом, чьи полномочия были ограничены (п. 1 ст. 174 ГК РФ).

Судебная практика дополняет перечень случаев оспаривания сделок с интервентом-злоумышленником.

Таким образом, можно сказать, что на данном этапе российский правопорядок идет по следующему пути: интервент не привлекается к деликтной ответственности за вмешательство в чужие договорные отношения, вместо этого оспариваются заключенные с интервентом сделки (если они имели место).

Принять к сведению

РОССИЙСКАЯ СУДЕБНАЯ ПРАКТИКА ПО ИНТЕРВЕНЦИИ

■ Пункт 17 постановления Пленума Верховного суда РФ от 21.12.2017 № 54 «О некоторых вопросах применения положений главы 24 Гражданского кодекса Российской Федерации о перемене лиц в обязательстве на основании сделки»

Уступка требований по денежному обязательству, совершенная в обход договорного запрета, по общему правилу действительна, но если цедент и цессионарий действовали «с намерением причинить вред должнику», такая уступка может быть признана недействительной (ст. 10 и 168 ГК РФ).

■ Определение ВС РФ от 09.01.2018 № 50-КГ17-27

Дарение и продажа одним из сособственников долей в праве общей долевой собственности на квартиру в пользу третьего лица могут быть признаны ничтожными по правилам ст. 10 и 168 ГК РФ, если, совершая такие сделки, собственник нарушил договорные права покупателя, ранее заключившего с ним договор на покупку доли, уплатившего цену и правомерно претендовавшего на получение доли, и при этом в поведении приобретателя доли, на которого она была в конечном итоге оформлена, также имеются признаки недобросовестности. Продажа доли была осуществлена по доверенности (вероятно, в попытке сокрытия наличия общей долевой собственности и вытекающего «осложнения» продажи), сам приобретатель, профессионально занимаясь сделками в сфере недвижимости, знал о необходимости согласия органов опеки (один из сособственников был недееспособным).

■ Определение ВС РФ от 27.03.2018 № 49-КГ17-35

Если покупатель, имеющий договорное право на получение квартиры, получил ее во владение, но затем до регистрации перехода к нему права собственности столкнулся с тем, что продавец произвел отчуждение той же квартиры третьему лицу по другому договору и в результате регистрации к этому третьему лицу перешло право собственности на данную занимаемую первым покупателем квартиру, то он вправе требовать признания такого договора ничтожным, в том числе на основании правил ст. 10 ГК РФ, если доказано, что получившее право собственности третье лицо знало о нахождении квартиры во владении истца и наличии у него правомерных ожиданий в отношении регистрации перехода права собственности именно к нему.

Определение ВС РФ от 25.01.2018 № 308-ЭС17-14180 (1, 2) по делу № А15-1917/2014

В ситуации, когда при двойной продаже владение спорной квартирой уже принадлежит конкурирующему покупателю и возникло на основе титула (например, права собственности), не предполагающему возврат данного владения, удовлетворение требования к продавцу о передаче квартиры другого покупателя невозможно. Кредитором в такой ситуации может быть предъявлено к застройщику лишь требование о взыскании убытков. В то же время требование об истребовании квартиры может быть предъявлено кредитором непосредственно к владеющему покупателю только при определенных условиях (например, в случае его недобросовестности). Суд прямо не разъясняет, с каким требованием необходимо обращаться для истребования квартиры.

■ Определение ВС РФ от 26.12.2017 № 305-ЭС17-14389 по делу № А40-172921/2016

Невнесение цессионарием оплаты за уступленное ему право может быть признано с учетом конкретных обстоятельств существенным нарушением договора и давать цеденту право требовать возврата уступленных требований. При этом если цессионарий уже уступил требование третьему лицу, то расторжение договора не может привести к лишению третьего лица приобретенного требования. Исключение могут составлять случаи, когда последующие цессионарии являются недобросовестными.

■ Определение ВС РФ от 19.04.2018 № 307-ЭС17-11311 по делу № А56-38212/2015

Пострадавший пайщик не может требовать перевода прав на дополнительные инвестиционные паи по правилам ст. 250 ГК РФ, если управляющая компания закрытого паевого инвестиционного фонда нарушила права такого участника на преимущественное приобретение дополнительных инвестиционных паев, разместив их в пользу третьего лица. Такой иск не предусмотрен и законодательством об инвестиционных фондах. При этом согласно позиции ВС РФ, право оспаривания этой сделки по правилам ст. 10 и 168 ГК РФ при наличии признаков злоупотребления правами как управляющей компанией, так и приобретателем дополнительных паев, внесшим явно неэквивалентное встречное исполнение, не исключается.

■ Определение ВС РФ от 02.07.2018 № 305-ЭС16-10864 (5) по делу № А41-3991/2015

Если один участник строительства правомерно отказался от исполнения договора долевого участия в строительстве, после чего был заключен новый договор в отношении этой же квартиры с другим лицом, то по общему правилу после завершения строительства квартира передается новому участнику свободной от прав первого участника: передача квартиры второму участнику влечет за собой возникновение на стороне фактического владельца права собственности, не обремененного ипотекой в пользу первого участника. В ситуации злоупотребления правом на заключение второго договора долевого участия в строительстве обеими его сторонами, то есть когда основной целью последующей сделки стало не привлечение средств для завершения строительства, а лишение первого участника обеспечения в интересах застройщика, в момент регистрации права собственности за недобросовестным субъектом возникнет залоговое обременение, так как в этом случае получение правового титула собственника вторым участником направлено на обход положений Федерального закона от 30.12.2004 № 214-ФЗ «Об участии в долевом строительстве многоквартирных домов и иных объектов недвижимости и о внесении изменений в некоторые законодательные акты Российской Федерации» об основаниях и моменте возникновения залога (ст. 10 ГК РФ).

Подготовлено Александром Чупруновым специально для Научно-практического круглого стола «ИНТЕРВЕНЦИЯ В ЧУЖИЕ ДОГОВОРНЫЕ ОТНОШЕНИЯ: оспаривание сделки или взыскание убытков»