В большом кабинете на диване лежит сухой жилистый старик. Это известный всему городу делец — Савелий Иванович Волчков. На белых подушках выделяется его желтоватое лицо с небольшими глазами и упрямым подбородком, заросшим седой щетиной. Ему уж с месяц как не здоровится. Какая-то слабость, какие-то неясные боли, какой-то шум в голове... Приходящие дорогие врачи ничего путного не говорят. Так, взяв деньги и отвернув глаза, бубнят что-то про возраст и необходимость отдыха.
Выйти куда-то у Волчкова нет сил, и он либо беспокойно шаркает по дому, либо лежит в полудреме. Временами набегают на него приступы ужасной тоски. И тогда он не находит себе места, мечется по пустым комнатам и среди мертвящей тишины ему слышатся детские голоса. «Пищат ребятишки, пищат!» — бессознательно шепчет Волчков.
А то еще видится ему какой-то высокий, одетый в черное человек, восседающий на огромном стуле и словно бы ждущий чего-то. «Денег, дать ему денег, тогда уйдет, — со страхом думает Волчков, но тут же спохватывается: — Нет, не то, тут не то...» И холодная испарина покрывает его тело, и он спешит обратно в свой кабинет, чтобы, забившись под одеяло, прислушиваться с волнением к неясным шорохам и наблюдать за смутным движением теней на ближней стене.
Теперь он затих, и сквозь чуткий сон пробивается к нему звук ожившей к весне мухи, сердито жужжащей на оконном стекле. И под этот сердитый звук несется перед Волчковым в стремительной карусели вся прожитая им жизнь — и безрадостное детство, и полуголодная юность с наивными мечтами...
Вдовец — не отец
В большой коммерческой конторе, куда он поступил, только и разговоров было, что о деньгах. Тысячные дела, торговые предприятия и деньги, деньги, деньги. Всюду... Со временем и у Волчкова засела эта мысль о деньгах, выросшая затем в необоримое желание — подняться, разбогатеть, стать вровень с местными воротилами.
Способный и исполнительный, он скоро сумел войти в доверие к одному из главных компаньонов конторы, так что тот нашел нужным приблизить Волчкова к себе. Когда молодой человек, приодевшись, первый раз приехал к Лапиным, то он с некоторым еще трепетом поднимался по устланной коврами мраморной лестнице. Но хозяин ничем не показал своего превосходства, усадил за стол, познакомил с женой и дочерью. И робость у Волчкова исчезла. Он оживился, сделался остроумен, весел...
Лапин был в восхищении, и когда Волчков ушел, не удержался от похвалы: «Вот дельный человек. С ним большие дела можно делать. Такого молодца я не прочь бы иметь и зятем». При этих словах дочь его ярко вспыхнула, низко наклонив свое некрасивое лицо. «Ну что ж, что некрасива, зато капитал», — шептал себе под нос и Волчков, возвращаясь домой.
Женившись на Варваре Лапиной и получив приданое, он вышел из конторы и занялся своим делом, которое захватило все его время. Надо было ехать то в одно место, то в другое: попасть на биржу, осмотреть завод, побывать на ярмарке, купить дом... Семья невольно отошла на второй план. Крайне занятой, он и не заметил, как подрос его сын Володя, как хлопотливая жена, никогда не жаловавшаяся на здоровье, вдруг начала как-то странно худеть... Весть о ее смерти застала его в дороге и несказанно удивила: «Как умерла? Не может быть!».
Пришедшие проститься сего женой люди украдкой поглядывали на спешно возвратившегося из поездки мужа, он же, не отрываясь, смотрел на заострившееся лицо Варвары, и скупая слеза катилась по его лицу. Волчков не то что любил ее, нет, но как-то с годами привык к тому, что она где-то здесь, рядом, тихая, безответная...
Со смертью Варвары Волчков еще сильнее предался делам и... проглядел Володю. Тот превратился у него в непременного члена всевозможных гульбищ. Оно и известное дело: вдовец — не отец. Волчков захотел было ввести сына в дело, устроить в какой-нибудь банкирской конторе, но тот наотрез отказался: «Денег у нас и без того довольно, зачем же мне служба?» «Ага, вот как! — вспылил Волчков. — Отец крутится, а сын — лентяй и мот. Вон же с глаз моих!»
А дальше — новая беда: как-то ночью Волчкова разбудил отчаянный шум у ворот. Это принесли к нему окровавленного Володю. В каком-то трактире во время драки ему раскроили бутылкой голову. Не приходя в себя, он скончался.
«У беспутного и беспутная смерть!» — вот что произнес тогда вслух отец, но смерть сына сильно подкосила Волчкова. Седина высеребрила ему волосы, и по лицу его поползли морщины.
При чем здесь Пасха
И вот теперь он болел. И ни к чему не испытывал интереса. Какие-то люди еще приезжали к Волчкову по делам, но он никого не принимал. Та, прежняя, жизнь еще тащила, торопила его деловыми письмами, но он не отвечал и на них. И средь серых, холодно унылых дней потянулись к нему мысли о тщете суетных благи сладости смерти. Он чувствовал, что навстречу ему выплывает какая-то мрачная бездна, в которую он неминуемо должен свалиться со всеми его фабриками и заводами, с имениями, деньгами и с этим убивающим холодом пустым домом...
Созданная им финансовая империя и в самом деле рушилась. С некоторых пор в его делах стали образовываться какие-то странные, необъяснимые провалы. Крупная неудача на бирже, потом известие о затонувшем на Волге пароходе...
«Два несчастья, одно за другим. Жди третьего, — подумал тогда с суеверным страхом Волчков и сам же себя одернул: — Глупости, всякая чушь в голову лезет! Ну что пароход?! Погиб так погиб, наживем еще».
Но в болезни сразу же вспомнил тот недавний страх. И стал думать над причинами подобравшихся к нему несчастий. Ему вдруг вспомнилось, что нездоровье его началось с того дня, когда он ездил в Остаповку — имение вдовы Аникиной, купленное им на торгах. Кончалась зима, запущенное поместье надо было спешно приводить в порядок и «гнать с него деньгу».
День был сырой, пасмурный. Дорога была тяжелой и он ехал долго. Хлюпала вода под колесами, фыркали, прядая гривами, усталые лошади, мелькали за окнами нестерпимо дребезжащего тарантаса бесконечные поля. Наконец показались ворота усадьбы.
В комнате бывшей хозяйки царило уныние: выцветшие обои, увядающие фикусы, тусклый самовар. Сама Аникина сидела у старого обеденного стола. Тут же, на полу, играли ее дети — два мальчика и совсем маленькая девочка. При входе Волчкова вдова, испугавшись, побледнела. Этот испуг передался и детям. Они затихли, исподлобья поглядывая на незнакомого дядю.
«Сударыня, срок вашего пребывания здесь истек, вы должны очистить дом», — произнес тот. «Но куда же я денусь?! — запричитала Аникина. — Позвольте остаться хотя бы до лета. Вы человек богатый, вам же не будет ущерба». «В чужих карманах легко считать! —возмутился Волчков. — И потом, деньги мои трудовые, цену им знаю, а потому прошу очистить дом».
При этих последних словах Аникина вся так и залилась слезами. «Бедные, бедные мои дети, — безутешно рыдала она, — ну позвольте остаться хотя бы на Пасху...»— «И не просите, да и причем тут Пасха? Праздник — праздником, а дело — делом...» «Боже мой, Боже мой, что же нам делать?! Сердца у вас нет», — продолжала причитать Аникина. «Сердце, сударыня, при делах не полагается», — холодно бросил ей Волчков на прощание.
Черный человек
Через несколько дней Волчков узнал, что вдову силой выселили. «Теперь живет в избе у Максима и все голосит и плачет, аж глаза опухли, и ребятишки все пищат, уж больно жалко!» — докладывал Волчкову приказчик Семен.
Некоторое время спустя Семен вновь приехал к Волчкову за распоряжениями о постройке. С каким-то жутким чувством Волчков велел прислуге впустить его. Приказчик, войдя в кабинет, робко остановился у двери, присматриваясь к лежащему на диване хозяину.
«Ну, как у вас там, все благополучно?» — спросил тот.— «Все-с, дом, значит, порешили, снесли». «Да я не об этом, — обозлился Волчков.— Вдова Аникина как живет?» — «Заболели-с. Лежат как пласт и стонет. Фершел был, порошки давал». «А дети?» — «Деток жалко. Кормим их. Максим и я». «Ну хорошо, хорошо, — остановил его Волчков, поморщившись, — можешь идти». — «А как же насчет стройки?»«Это потом, потом», — махнул рукой Волчков...
В пятницу на Страстной у Волчкова был особенно сильный приступ. Совершенно разбитый, он лежал на диване, не имея сил даже позвать на помощь. «Надо бы успеть пригласить батюшку, исповедаться», — мелькала в голове его одна и та же мысль и никак не хотела уходить. И еще бесконечно проносилось перед ним испуганное лицо вдовы Аникиной с большими грустными глазами. И дети ее, грозящие ему пальчиками. Но вот вдруг все это исчезло, и вслед затем послышался какой-то необъяснимый шорох. Приоткрыв глаза, Волчков увидел перед собой высоко сидящего, одетого во все черное монаха. С чувством неясного страха Волчков стал вглядываться в строгое лицо неожиданного гостя и вдруг узнал в нем когда-то опекаемого им юношу, наследника крупного состояния.
Родители его умерли, и волей судьбы он остался на попечении Волчкова. Молодой человек казался странным. Избегал мирских радостей, стремился к уединению, и когда Волчков заезжал к нему, чтобы сообщить о положении дел, он только отмахивался: «Ах, нет, я ничего в этом не понимаю, делайте так, как сочтете нужным». «Юродивый какой-то, — думал тогда Волчков, — и зачем ему вообще деньги? Все раздаст проходимцам, так лучше я воспользуюсь».
И однажды предстал перед молодым человеком с печальной вестью о том, что все состояние лопнуло. «Лопнуло! Вот так, как мыльный пузырь?» — улыбнулся молодой человек, образно сдувая с руки эту детскую забаву. — «Чему же вы улыбаетесь?» — «Но ведь я теперь свободен!»
С тех пор он исчез. Волчков даже и забыл о нем. И вот теперь этот человек явился к нему. Чтобы судить? «Ну да, это я, — произнес монах, заметив, что Волчков вспомнил его. —Узнал, что вы больны, и зашел проведать. Тяжело вам?» От этих слов Волчкова словно бы прорвало. «А ведь я все ваше состояние себе забрал, — как-то по-ребячески признался он. — Но тяжело оно оказалось, ваше золото, ох как тяжело, придавило оно меня к земле, ни на небо взглянуть, ни на солнышко. Нет его у меня — солнышка. И радости никакой нет. Только страх. И вот эта еще болезнь...» — «Нет, Савелий Иванович, не в золоте дело. А в отношении к нему. И среди богатых было немало праведников. И Давид, и Соломон... Дело все в грубости. Грубы люди. И угашены грубостью их души. Тело еще живо, а душа умерла. От стыда. Отсюда и боль в жизни! Болезнь и печаль ваша, Савелий Иванович, не в близости смерти. Нет. В стыде. Человек, который стыдится себя, разве он здоров? Разве он живет? Глядя на такого человека, разве не застыдится и солнце? Нет, не станет оно ему светить. Спрячется. Так что, Савелий Иванович, не болезнь вас убивает. Вы самоубиваетесь! В хлопотах и делах не отыскали вы свое счастье. Крестились, богомолились, а не отыскали. Даже не знаете, где оно схоронено. А схоронено оно в любви, услужении и утешении. Что есть Господь? Разве не Любовь? Разве не Утешение? Вот и вас Он утешит, уже утешает... Не умерли вы еще. Вы нужны еще здесь...»
Певучий голос монаха все продолжал и продолжал звучать, будя в Волчкове какие-то забытые чувства и старые юношеские мечты о чем-то великом и правильном... И укутанный этими мечтами Волчков неприметно заснул.
Ветка тополя
Проснувшись, он легко встал с дивана и подошел к окну. За откинутым тяжелым занавесом он увидел теплый весенний день, деревья, объятые мягкой зеленой дымкой, празднично светящиеся в золотых лучах солнца купола церквей и деловито шумящую толпу людей. Волчков вспомнил, что сегодня Страстная суббота, и открыл окно. Чем-то светлым и чистым повеяло на него и от нежного вешнего воздуха, и от глубокого голубого неба. И вся его комната разом наполнилась удивительным настроением предощущения всеобщего обновления. И какая-то сладостная истома объяла измученную душу Волчкова...
Так он стоял и стоял. Потом, вдруг опомнившись, вызвал прислугу, чтобы сделать распоряжения к празднику. Но оказалось, что его дожидается управляющий: на лесопильном заводе Волчкова случился пожар. Надо было срочно отыскать полис. Нужная бумага была найдена, но указанный в ней срок страхования на днях истек. Управляющий побледнел. Он, как и все служащие, боялся гнева Волчкова. Однако случилось странное.
«Ну что ж, просрочен так просрочен», — равнодушно произнес его хозяин. «У меня к вам просьба, — продолжал Волчков. — Поезжайте к нотариусу и скажите, чтобы он написал дарственную Аникиной на Остаповку. Распорядитесь также, чтобы ей там выстроили новый дом. И вот этот пакет передайте ей от меня». Тут Волчков вынул из стола пачку купюр и вложил ее в конверт...
Отпустив управляющего, Волчков вновь подошел кокну. Непослушная ветка молоденького тополя, посаженного еще его женой, пристроилась прямо к нему на подоконник. Махонькие листочки дерева едва распустились. Волчков тихонечко притронулся к ним. Желтенькие, легкие, душистые. Таких никто и не сделает, только Бог. И кажется ему, что все это не просто так. Что это упрямая ветка и есть та масличная ветвь, что принес голубь когда-то, в давние времена, праведному Ною. И спутываются в его мыслях все горести и укатываются куда-то в подсознание, и выплывает светлой волною великая радость. Вот и его утешил Господь. Вот и дожил он до великого праздника, праздника Воскресения!
По рассказу Н. Языкова. 1912 г.