Лето 1586 года было отмечено на Руси невероятным событием: в ее пределах вдруг объявился Антиохийский Патриарх Иоаким, глава одной из 4 Восточных Церквей. Причина была банальной – на его кафедре висел большой долг и ему необходимо было сыскать где-то «милостыню».
Bо время приема в Кремле Иоаким был государем обласкан, но далее произошло нечто из ряда вон выходящее. В Успенском соборе, куда патриарх зашел помолиться, московский митрополит Дионисий поспешил благословить его первым, тогда как должно было быть ровно наоборот. Иоаким начал было протестовать, но его и слушать не стали. Более того – не пригласили даже служить литургию, так что пришлось ему простоять ее в толпе прихожан.
Говорят, что все это было срежиссированно, дабы показать Патриарху значимость Русской Церкви, возглавляемой почему-то всего лишь митрополитом. Во всяком случае царь был недоволен таким положением дел. «Восточные патриархи, – говорил он, – только имя святителей носят, власти же едва ли не всякой лишены; наша же страна во многорасширение приходит, и потому я хочу устроить в ней престол патриаршеский». Москве желалось только получить здесь согласие Восточных Церквей, чтобы не сказали «латыны и прочие еретики, что московский престол устроился одною царскою властью».
Иоаким конечно же не дал никаких гарантий, но что-то по возвращении домой все же предпринял. Спустя год явился от него и Вселенского патриарха посланец с просьбой о новых пособиях и сообщением, что они «и о том деле соборовать хотят, что государь приказывал». Очень скоро, однако, случились непредвиденное. Вселенский Патриарх Феолипт был свергнут султаном. На его место возвратили прежнего Патриарха Иеремию II, которому, как оказалось, и приткнуться теперь было негде. Кафедральный храм и все патриаршие дома были у Феолипта отобраны за долги. Тут уж Иеремии не до соборов было. И не было у него другого выхода, как отправиться вслед за Иоакимом в Москву за «милостыней».
Путь его проходил через Смоленск, и здесь дозволено ему было Москвой зайти в церковь. Епископу же смоленскому приказано было «чтить его как митрополита нашего». И надо было еще ему постараться, чтобы в храме в этот момент было «чинно и людно». Получил инструкции и пристав, сопровождающий Иеремию. Ему наказывали, чтобы попытался он тайно «разведать, зачем Патриарх к государю поехал и есть ли с ним с соборного приговора приказ».
Никакого приговора у Иеремии, разумеется, не было, но зато это был старший из патриархов – Вселенский, и ехал он в Москву, не в пример Иоакиму, не с пустыми руками. С ним было много святынь, в том числе и ковчежек золотой, а в нем «кровь Христова, да часть от ризы Христовой, да часть от копья, да часть от губы, которою поили Христа, да часть от терновово венца, который жиды клали на Христа...».
В Москве Иеремию со свитой поместили на дворе рязанского владыки, постаравшись оградить от нежелательных встреч. Если бы какой иноземец стал проситься к Патриарху, то «приставники царские» должны были ему отвечать, что «скажут об этом дьяку Андрею Щелкалову (ведавшему иностранными делами)». Даже ходивших на базар патриарших монахов «берегли», стараясь не упускать из виду. Все это – из обычных предосторожностей того времени и объяснимых: турки часто использовали духовенство в качестве тайных курьеров и даже шпионов.
Неделю спустя, 21 июля 1588 г., Иеремия был принят в Кремле. Встреча их походила на посольский прием с тем только отличием, что государь встал с трона и отступил от него с полсажени навстречу Иеремии. Получив благословение, Феодор обменялся с Патриархом приличествующими фразами. Затем дошла у них очередь и до подарков. Со стороны Патриарха это были святыни, от царя – кубки, атласы, соболя и деньги, но не те, на которые рассчитывал Иеремия. Обедать государь Патриарха не оставил, зато ему дали возможность здесь же в Кремле переговорить с Годуновым. Тот ждал от Иеремии разъяснений, но никаких обязательств по русскому патриаршеству тот за собой не признал.
Досада русских властей была так велика, что посчитали нужным выказать ее Патриарху. На долгие недели оставили его в забвении, давая понять, что как проситель он не интересен. Но шло время, и если вначале Иеремия отрицал саму возможность поставления русского Патриарха, то затем, истомившись, пошел на уступки, заговорив об ограниченной автокефалии. То есть предложил то, чем уже давно в России владели. Дело поэтому вновь могло бы зайти в тупик. Чтобы не случилось этого, в ход была пущена уловка. «Если бы ты остался, мы бы имели тебя Патриархом», – намекнули Иеремии царские люди. «Остаюсь», – отвечал им тот и, кажется, не совсем осмотрительно.
За неожиданным согласием Патриарха перенести в Россию вселенскую кафедру открывались такие неожиданные, в том числе и политические, последствия, что просчитать их все было довольно трудно. Нужна была великая осторожность, и придумано было отвечать Патриарху так: «Буде захочешь и в самом деле остаться, то жить тебе во Владимире, как древнем седалище Русской Церкви, а не захочешь – тогда в Москве учини Патриарха из московского Собору». К этому времени Дионисий был снят с должности: он осмелился заговорить с царем «о неправдах Годунова». Речь поэтому могла идти только о сменившем Дионисия Иове, человеке преданном Годунову и все же весьма достойном. Он был начитан, знал наизусть Евангелие, Псалтирь, множество разных молитв, в том числе и тексты литургий, которые совершал наизусть. Главное же – Иов был благочестив. Не пил вина, не повышал ни на кого голоса, был смирен и в то же время не беспринципен. Среди русских архиереев лишь двое, он да еще Астраханский архиепископ, откажутся потом признать Лжедмитрия царем, за что оба и поплатятся...
Уговаривать Иеремию на патриаршество во Владимире был отряжен Годунов, да только сколько ни убеждал он Патриарха, тот «на то не произволил». «Мне во Владимире быть невозможно, потому что Патриархи бывают всегда при государе, – упирался Иеремия, – а вот в Москве...» Для государя же такой исход представлялся совершенно «нестаточным». В этом случае пришлось бы ему «святого и преподобного отца нашего Иова изгнать», сменив на греческого Патриарха, с которым «ни о каких делах говорить без толмача нельзя».
Оставался только один выход: чтоб благословил Иеремия на патриаршество русского митрополита. Годунов теперь уже вместе с Щелкаловым вновь отправляются на Рязанское подворье, и в этот раз им удается добиться нужного. Патриарх сопротивлялся до последнего, говорил, что не уполномочен, что без Собора это незаконно, но наконец, хотя и нехотя, согласился. Почему – трудно сказать, только видно было, что затянувшийся визит его сильно утомил. Он даже запросился домой, желая, чтобы сама церемония прошла без него, но тут уж надо было идти до конца. У Иеремии запрашивают чин Поставления. Найдя в нем излишнюю простоту и какие-то расхождения с правилами Русской Церкви, поручают Щелкалову составить более подходящий и более торжественный.
Составленный Щелкаловым чин был 19 января отвезен к Иеремии, а уже 23 состоялось избрание Патриарха. Впрочем, обряд избрания лишь соблюли. Кого выберут – наперед было ясно! Сам съезд духовенства проходил в Успенском соборе. После того как проведено было «тайное совещание» об избрании 3 кандидатов, все иерархи поднялись наверх. Здесь, говорят, все дело свелось у них к подписанию избирательных грамот, которые были принесены вниз Патриарху. Затем все отправились к государю. После прочтения грамот дьяком Феодор Иоаннович окончательно избрал Иова, за которым тотчас послали.
Иов должен был в первый раз (!) встретиться с Иеремией. Опасались, что что-то могло пойти здесь не так, но ничто не нарушило церемониала, и государь завершил его объявлением об избрании Иова. В воскресение 26 января в Успенском же соборе состоялось Поставление Патриарха. В храме был устроен помост с нарисованным на нем орлом. Поклонившись с него царю, Патриарху и духовенству, Иов прочел исповедание веры и дал присягу. Второй и третий момент Поставления были совершены Иеремией во время литургии, после которой царь поднес Иову в числе прочего золотую панагию и золотой же посох. Напутственная речь государя была недолгой. Произнося ее, государь передал Иову подлинный посох святителя московского Петра...
Царский стол в этот день был накрыт с поражающим великолепием. Кубки были с дорогими винами, а посуда вся – золотой. В какой-то момент обед был прерван: это царь и Иеремия «отпустили» Иова для объезда города на осляти с крестом и святой водой. На следующий день Иеремия был приглашен Иовом к себе, и на этой их встрече сам собой возник вопрос, кому первому просить благословения. Иов конечно же не желал повторить дерзости Дионисия. Но и Вселенский Патриарх надумал явить свою кротость. Иов настоял все же, чтобы Иеремия благословил его первым...
Меж тем окружение Патриарха испытывало в это время чувства довольно горькие. Им казалось, что Иеремию обвели вокруг пальца, но, когда с наступлением Великого поста Патриарх вновь стал проситься домой, оказалось, что не все дела с ним были окончены. Москве нужен был еще и документ, узаконивающий свершившийся факт. Необходимую бумагу (Уложенную грамоту) сочиняли в царской канцелярии и чуть в ней перебрали. Выходило из текста, что учреждали русское патриаршество с согласия всего Востока «по правилам божественных апостол и святых отец». Включили в нее и идею о Третьем Риме. Она звучит здесь из уст Иеремии, обращающегося к царю: «Так как ветхий Рим пал от ереси, а второй Рим – Константинополь находится в обладании у безбожных турок, то твое великое российское царство – Третий Рим – превзошло благочестием все прежние царства; поэтому и превеликое дело (учреждения патриаршества) по Божию промыслу и по твоему совету исполнится...»
Под грамотой собрали подписи как членов Собора, так и приехавших с Иеремией священников. Только один из них долго сопротивлялся. «Что это еще за грамота? – спорил Иерофей Монемвасийский. – И что я тут должен подписывать?» Но в конце концов и он сдался, как признавался потом, «из страха, как бы не утопили его в Москве-реке». Но тут скорее всего его лишь слегка попугивали.
Отправился к себе домой Иеремия только в мае. Получается, что пробыл в России около года, и не все это время с приятностью. Перед отъездом царь постарался смягчить его горести. Посадил с собой рядом на трон и надарил новых подарков. На обратном пути Патриарху передали с курьером еще 1000 руб. и послание султану, в котором русский государь просил «брата Мурата» держать «Патриарха в береженье»...
Через два года приехал в Москву греческий митрополит Дионисий с утвержденными на Соборе в 1590 г. актами о признании русского патриаршества. Результат оказался не совсем тот, на который рассчитывали. Смущало, во-первых, отсутствие подписей Александрийского Патриарха (он перед Собором скончался) и, во-вторых, недостойное, как показалось, место, отданное Иову, – «после Иерусалимского патриарха», то есть пятое. В худшем случае Москва соглашалась на третье, после Вселенского и Александрийского Патриархов, исторический авторитет которых был непререкаем.
Дионисия поэтому принимали холодно. Когда наконец он оказался в Кремле, государь только посидел с ним немного, и все. Было у Дионисия еще несколько встреч, в том числе с Годуновым, Иовом, но, думаем, и они несильно улучшили настроение митрополита. Только на границе, где нагнал его курьер с подводами подарков, смог он подумать, что съездил в Москву не зря. Но с новыми «милостями» были переданы Дионисию и новые просьбы. Мелентия Пига, ставшего Александрийским Патриархом, в частности, царь просил согласиться с утверждением московского патриаршества. Мелентий в результате не только согласился, но и еще раз узаконил его, собрав в 1593 г. новый Собор.
Хотелось еще государю поменять место для московского Патриарха, но тут благоприятному исходу дела мешали каноны, переступить которые Патриархи так и не решились, несмотря на то что милости от русского царя шли к ним потоком. Тем и кончилась вся эта история, показавшая, как умелы могли быть русские переговорщики! Благо и цель у них была достохвальной – честь и достоинство России!