Помолиться об императоре!

| статьи | печать

Перед ним падали ниц и целовали край его одежды. Подчиняться ему следовало беспрекословно, а в обращениях не подобало скупиться на похвалы. «Наш дорогой Леонид Ильич» тут уж никак бы не подошло. В восхвалениях императора Диоклетиана надо было брать много выше, воспаряясь в определениях до «правителя мира», до «благочестивейшего отца отечества» и прочего, у кого на что хватало фантазии. В соправители он взял старого товарища — Максимиана, а в 293 г. они выбрали себе еще и помощников — цезарей. Диоклетиан — Галерия, Максимиан — Констанция Хлора. По рангу цезари были ниже, чем августы, но обладали всей полнотой власти. Чтобы не возникло здесь ненужных соблазнов, решено было укрепить связи родством. Галерий, разведясь, женился на дочери Диоклетиана, а Констанций Хлор, оставив царицу Елену, взял в жены падчерицу Максимиана. Сына Констанция и Елены Константина, о котором и пойдет у нас речь, тоже вписали в общую схему — отдали на попечение Диоклетиана, по существу — в заложники.

В 305 г. Диоклетиан и Максимиан отказываются от власти. Максимиан какое-то время спустя попытался вернуться, а Диоклетиан, сколько не пытались уговорить его вновь сделаться императором, неизменно отвечал отказом. «Если бы они там видели, какая у меня выросла капуста» — это его фраза. Ему, правда, так и не дали дожить спокойно. Полагают даже, что заставили проглотить яд. С отставкой Диоклетиана и Максимиана Галерий и Констанций Хлор становятся августами. Цезарями Галерий назначает Флавия Севера и своего племянника Максимина Дазу. Констанций, добровольно отказавшийся от Италии и Африки в пользу Севера, правит в Галлии и Британии, а Галерий с племянником — на востоке империи. В 306 г. римляне решают провозгласить императором Максенция, сына Максимиана. В том же году умирает Констанций Хлор, и легионы провозглашают императором его сына Константина. Максенция Галерий считает мятежником, а Константина признает цезарем, но августом на западе провозглашает все же не его, а Севера. Ему и поручено было справиться с Максенцием, но войско Севера, подступившее к Риму, вдруг поражено было известием, что Максимиан возвратился к власти. Воевать против бывшего императора многие из солдат отказались. Север вынужден был отступить и вскоре сдался. Про обещание сохранить ему жизнь скоро забудут: по одной из версий, его заставили перерезать вены, по другой — он был убит по приказу Максимиана.

После неудачи Севера Галерий попытался и сам взять Рим, но, подступив к нему, понял, что лучше будет, если он отведет свое войско назад. Вместо Севера он объявил августом Лициния. Потом, чтобы успокоить племянника, даровал титул августа и Максими­ну. Максенция и Константина решено было именовать сыновьями августов, но вскоре и за ними признали имя августов. Империя таким образом оказалась поделена между пятью императорами, за спиной которых был еще и Максимиан. У нас есть поговорка о двух медведях, а тут в одной берлоге их собралось целых шесть. Понятно было, что долго все это продолжаться не может, тем более что Галерий начал страдать уже от тяжкой болезни: внутри ­него завелись несметные черви, и нестерпимый смрад еще шел от разлагающегося жирного тела.

Кажется, кто-то подсказал ему, или сам начал он думать, что страдания его не случайны, что это так наказан он за мучения христиан, на которых начато было в 303 г. гонение. Начали с конфискаций, а затем перешли и к казням. Исполнялось все это с таким усердием, что для обыкновенных преступников не осталось мест в темницах. По словам одного историка, палачи принуждены были работать «посменно», а железо их от тел мучеников «притуплялось и ломалось». Плетьми били до того, что становились видны кости. Случалось, что и изжаривали людей на кострах. Сжигались и храмы с собравшимися там людьми, и целые селения, если оказывалось, что все в них христиане. Чтобы не попасть в руки палачей, многие, если не удавалось сбежать, кончали жизнь самоубийством. Другие, выказывая бесстрашие, сами являлись к палачам, чтобы стоически принять смерть за Христа.

Столь резкая перемена в отношении Диоклетиана к хрис­тианам труднообъяснима. Полагают поэтому, что не сам он здесь явился инициатором, а был принужден своим зятем Галерием, не стеснявшимся вешать людей на крестах, сжигать их и отдавать на растерзание зверям. Понятно, что восток, где действовали Галерий и Максимин, человек еще более жестокий (считавший милостью для христиан, если выколют у них один только глаз и перережут жилы на одной лишь ноге), терпел более и долее других провинций. Здесь гонения затихли только в 311 г., когда мучимый болезнью Галерий издал предсмертный эдикт, признающий религию христиан дозволенной.

В Галлии и Британии картина была совершенно иной. Рассказывают, что Констанций Хлор, пощадив христиан, ограничился лишь разрушением некоторых их храмов. Из других источников следует, что и храмы не были разрушены, и что упорствующих христиан из свое­го окружения Констанций не только не изгнал, а даже и возвысил. Любопытен способ, которым он здесь воспользовался. «Кто хочет сохранить к себе мое расположение, — объявил он во всеуслышание, — тот должен принести жертвы богам, а отказывающиеся пусть навсегда удалятся, ибо я не могу общаться с неверными». Те, чья совесть была гибка, с готовностью изъявили согласие принести жертвы, другие потянулись прочь из дворца, но Констанций остановил их. «Вижу в вас верно служащих Богу, — сказал он, — надеюсь, что верно будете служить и мне, а вас, — обратился он тут к оставшимся, — не могу теперь терпеть при дворе — если не соблюдаете верности Богу, то как будете верны мне?!»

Терпимость отца к христианам не могла не оставить след и в душе Константина, положив твердое основание его будущим взглядам, но прежде чем окрепнут они, пришлось пройти ему и через испытания, связанные с коварством Максимиана и открытым вызовом Максенция. Когда Максенций готовился к обороне Рима от Галерия, Максимиан отправился к Константину, чтобы уговорить его как минимум оставаться нейтральным, как максимум — поделить всю империю между их семьями. В знак скрепления сою­за Константину обещано было, что в жены ему будет отдана дочь Максимиана Фауста. Добившись желаемого, Максимиан вернулся в Рим, но здесь что-то пошло у него не так. Он полагал, что займет место выше Максенция, но тот не захотел ему уступить. Еще одним для него ударом становится решение совета всех императоров, требовавшее от него окончательного ухода из власти.

Получалось, что никому он теперь был не нужен. Только один человек во всей империи согласился бы принять его у себя. К Константину он и возвращается с новым, но, может, что и давно созревшим в его голове планом: устранить зятя и занять его место. Случай представился, когда Константин выступил против франков. Воспользовавшись этим, Максимиан объявил, что Константин погиб и что теперь император он. Большинство солдат ему не поверили, и Максимиану не осталось ничего другого, как бежать. Константину удалось его захватить. Изменщика полагалось казнить, но Константин его пощадил. Максимиану тоже бы взяться теперь за капусту, но не такой, видимо, был у него характер. Он начинает подговаривать дочь, просит, чтобы она оставила опочивальню открытой и чтобы к охране были допущены самые беспечные. Фаус­та как будто соглашается, но сообщает обо всем Константину. И вот эта ночь. Максимиан легко минует стражу, сказав, что хочет пересказать сон Константину, подходит к спящему и достает меч. Выскакивает потом из спальни, радуясь, что все так легко удалось, но вдруг наталкивается… на Константина: все, оказывается, было подстрое­но им. Рассказывают, что Максимиану самому предложили выбрать смерть и что он предпочел повеситься...

В 311 г. Галерий скончался. Власть его перешла к Лицинию. Понятно, что племянник Галерия Максимин не мог не стать ему помехой. У Константина тоже был серьезный противник — Максенций. ­Ссылаясь на смерть отца, он объявил Константина своим врагом. Выступить против Максенция (своего шурина) Константин долгое время не решался, но, наконец, весной 312 г., перешел через Альпы и начал быстрое продвижение к Риму. Максенций мог бы удерживать город, но он вдруг решает начать битву в открытом поле, на том берегу Тибра, к которому должен был подойти противник. Будто кто-то тащил его навстречу гибели. Полагают, что так поступил он из-за обвинений в трусости, но, может быть, причиной тут были какие-то предсказания от жрецов и магов. С большей определенностью мы можем говорить тут о знамении, полученном Константином. Вой­ско его сильно уступало войску Максенция, и нужно ему было хорошенько подумать, как и чем воодушевить своих воинов. И вот тогда, когда он занят был подобными мыслями, и появилось на небе знамение креста с надписью: «СИМ ­ПОБЕДИШИ». Спорят много уже веков о том, видели ли знамение воины Константина или ему самому оно только привиделось, и тут нужно взять в расчет одно соображение. Поместить изоб­ражение креста (орудия смерти для язычников) на щите, как это повелел сделать всем Константин, мало бы кто согласился. И пойти в бой под спешно изготовленным знаменем, тоже украшенным крестом, вряд ли бы захотели. Логично предположить тогда, что отсутствие даже какого-то малого недовольства приказом Константина объясняется легче всего тем, что не один он, а и все видели явленное знамение.

Начавшееся на другой день сражение оказалось недолгим. Константин, возглавив кавалерию, быстрым натиском смял вражескую конницу, и она первой устремилась в бегство. Очень скоро оно стало всеобщим. Одни только гвардейцы оправдали веру Максенция. Они держались дольше всех, пока не были окружены и разбиты. Многие бежавшие в тот день утонули. Утонул и Максенций. Христианские историки рассказывают, что в Рим Константин вступил под ликование горожан, а когда те воздвигли ему памятник, повелел, чтобы копье в его руке изображало крест и чтобы начертано было под ним: «Сим знамением освободил я Рим от ига тирана»…

Со смертью Галерия его племянника Максимина, правившего в Сирии и Египте, ждало неминуемое отстранение от власти, но ждать этого он не захотел: занял своими войсками всю Малую Азию и, дойдя до проливов, остановился. Лициний со своим войском сторожил его на другой стороне. Вступить в сражение никто из них в этот раз не решился. Они даже сумели как-то договориться, рассчитывая, что позднее с чьей-либо поддержкой им удастся усилить свои позиции. После победы Константина над Максенцием стало ясно, что сою­за искать следует именно с ним. Контантин выбрал Лициния, потому, может быть, что и после эдикта Галерия о терпимости Максимин через какое-то время вновь начал преследовать христиан.

Заключая союз с Лицинием, Константин согласился выдать за него свою сестру Констанцию. Условия будущего мира они согласовали в феврале 313 г. в Милане, на свадьбе (Константин был признан старшим августом, а Лициний получил право самостоятельно издавать законы на своей территории). Здесь же, в Милане, ими был утвержден текст указа, объявлявшего христианскую религию государственной, наравне с языческой. Максимин меж тем вновь прошел маршем по Малой Азии и вступил во Фракию. Лициний выступил ему навстречу, и 1 мая между их войсками состоялось сражение. Лициний одержал победу. Максимин бежал, переодев­шись рабом. Оказавшись в Тарсе (теперь Тарсус), он неожиданно заболел и умер. Говорят, что принял яд, превративший его желудок в сплошную язву. Есть он больше не мог, и тело его в короткое время «все стаяло, словно в невидимом огне»…

Принятый в Милане эдикт не повторял указ Галерия. Галерий из-за неудачи в войне с христианами вынуждено дозволил им свободу исповедания, выставив это снисхождением, за которое они «своего Бога должны были молить о здравии императора». Миланский эдикт не дозволял, он возводил христианство в ранг государственной религии. И тут уж, понятно, не только не гнать его было надо, а пестовать. В том, что таким и будет теперь образ правления Константина, христиане смогли убедиться довольно скоро, когда один за другим стали появляться новые его эдикты: об освобождении духовенства от гражданских повиннос­тей и церковных земель от общих налогов, о прекращении язычес­ких игр, об отмене казни через распятие, о дозволении освобождения рабов в христианских церквях, о праздновании воскресного дня по всей империи… Все эти перемены настолько были удивительны, что христиане долго и поверить не могли в то, что дожили, наконец, до светлых времен. И они уже вполне искренне молились о здравии императора, но не потому, что он оказал им «снисхождение», а потому, что обрели в нем деятельного заступника.

После миланского съезда Константин предложил Лицинию передать Италию и Иллирию (северо-запад Балкан) свое­му родственнику Бассиа­ну. Лициний воспротивился этому намерению, подговорив Бассиа­на поднять мятеж. Предательство раскрылось, и в 316 г. между императорами началась война, результатом которой явился новый раздел сфер влияния: Балканы, в частности (за исключением Фракии), отошли к Константину. Опасность новой войны на какое-то время была устранена, но отношения между императорами вновь стали портиться, когда Лициний, вопреки принятым эдиктам, начал мучить и теснить христиан. Он полагал почему-то, что его христиане больше симпатизируют Константину, чем ему, и что, конечно, не помешало бы устроить этим тайным сепаратис­там новое гонение. Какие-то были у него обиды и на самого Константина. Чтобы дать ему новое сражение, он собрал в Андрианополе внушительнейшие силы: 150 000 пехотинцев и 15 000 всадников. Еще и в проливах было сосредоточено у него около 350 кораблей. Константин выступил ему навстречу со 120 000 пехотинцев и 10 000 всадников. Морем было отправлено им около 200 кораблей. Командовал флотилией старший сын Константина — Крисп. В состоявшемся в июле 324 г. сухопутном сражении Лициний потерпел поражение, а вскоре и флот его понес крупные потери. Решающую победу Константин одержал уже на азиатском берегу Босфора. Лициний бежал и вскоре попал в плен. Констанция упросила брата оставить его в живых, но в следующем году за попытку устроить мятеж он был казнен.

Став единоличным правителем, Константин желал, разумеется, чтобы и внутри церкви было единство, но ее в то время потрясали раздоры. Спор шел о том, нужно ли прибегать к повторному крещению отпадших во время гонений, но еще более губительным для Церкви представлялось учение Ария, отвергавшего божественную сущность Христа. Оно было осуждено сначала александ­рийским епископом, а затем и поместным собором, но унять Ария так и не смогли. Он стал распространять среди народа стихотворные агитки, и во многих местах между христиа­нами начались столкновения. Константин не сразу понял важность дела, он только сильно поражен был горячностью споров. Ему хотелось, чтобы обе стороны взяли пример с философов, которые хотя и спорят тоже между собой, но уживаются мирно. Для уяснения же сути вопроса был послан им в Александрию епископ Осия. Вернувшись, Осия сообщил, что споры вокруг учения Ария могут иметь самые серьезные последствия. Решено тогда было созвать Вселенский Собор. Мес­том его проведения избрали Никею.

Собор открылся в июне 325 г. Большинство на Соборе высказалось против Ария, хотя он и защищал упорно свое учение. Предложенное Собору Евсевием Никомидийским, главою ариан, изложение веры, где выражалась мысль, что Сын Божий есть «творение» и «было время, когда Его не было», с негодованием было отвергнуто, а свиток, на котором оно было написано, был просто порван. Осудив арианство, отцы Церкви решили дать верующим точное исповедание православного учения — символ веры, взяв за основу «крещальный символ», с давнего времени упот­реблявшийся в Кесарийской епархии. В него только были внесены некоторые уточнения, в том числе и предложенное Константином — о наименовании Иисуса Христа «единосущным» Отцу.

Закрывая Собор, Константин призвал отцов церкви жить в мире и согласии. «Берегитесь горьких между вами споров, — предупредил он их, — пусть никто не имеет зависти к явившим особенную мудрость: достоинство каждого считайте общим достоянием Церкви. Высшие, не смотрите высокомерно на низших: Богу одному ведомо, кто превосходнее. А мирное согласие дороже всего»…

Когда Константин стал управлять и восточной частью империи, ничто уже не могло помешать ему выполнить то, что он считал своим долгом: привести в порядок места, связанные с земной жизнью Иисуса Христа. Мать Константина Елена была тогда уже старой женщиной, но с радостью согласилась отправиться в Палестину. Полномочия ей были даны широчайшие, но главной ее задачей было отыскание креста, на котором Иисус был предан смерти. Бывший в то время в Иерусалиме епис­коп Макарий принял царицу с подобающей честью и стал ей деятельным помощником. Рассказывают, что большие услуги оказал ей и один старый еврей, в семье которого сохранялись знания о земной жизни Иисуса. Он и подсказал царице, где нужно вести раскопки. Копали долго, но, наконец, отысканы были три деревянных креста, почти невредимые. Но как было определить, на каком из них был распят Спаситель?

Рассказывают, что в тот день хоронили поблизости какого-то человека. Макарий велел процессии остановиться, и после того стали возлагать на мертвого кресты. И как только положен был на него истинный крест, умерший вдруг воскрес. С чувством благоговения преклонилась Елена перед святыней. Но из-за большой тесноты трудно было многим подойти к кресту. Тогда Макарий воздвиг его перед народом, чтобы и всякий мог ему поклониться. На месте, где найден был крест, воздвигнут был вскоре храм во имя Воскресения Христа, чудесно украшенный. Повелением Елены и Константина начались строиться на святой земле и другие храмы: над пещерой Вифлеемской, где родился Спаситель; на горе Елеонской, откуда Он вознесся на небо; в Гефсимании… Устроив в разных местах Палестины множество храмов, снабдив их священными принадлежностями и украсив, Елена возвратилась к ожидавшему ее сыну…

Константин был мало любим во все еще державшемся язычества Риме. Кажется, и он отвечал тем же кичливому Риму. Зреющие здесь вечные заговоры привели его к мысли о создании новой столицы, и основание Константинополя — нового Рима — по праву считают еще одной величайшей заслугой Константина. Рассказывают, что не сразу он остановил свой выбор на греческом селении Византий. Какое-то время его внимание было привлечено древней Троей, были у него еще и другие мысли, но никто не будет спорить теперь, что остановил он свой выбор на месте, лучше которого и найти было нельзя: центр тогдашнего мира, дающий еще и возможность господства над морями. Века прошли, а военно-стратегичес­кое значение Константинополя все еще ключевое.

За образец для нового города взяли великий Рим, но старались возводить здесь здания еще более роскошными. Говорят, что только на сооружение стен, колоннад и водопроводов потратили 60 000 фунтов золота. Для украшения дворца императора из различных мест Греции были привезены лучшие произведения искусства. Любопытно, что наряду с христианскими храмами в Константинополе были построены и языческие, из которых особенно выделялся храм Фортуны. Громадная статуя Гелиоса изображала здесь самого Константина.

К 330 г. основные работы были закончены, несмотря на их очевидную громадность. Рассказывают, что, определяя границы города, Константин зашел так далеко, что сопровождавшие его стали недоумевать. «Куда ты ведешь нас, не пора ли остановится?» — стали они допытываться у императора. «Я не остановлюсь, — отвечал он, — пока не остановится идущий впереди меня!» И поняли тогда, что не сам он идет, а какая-то Высшая сила руководит им. Эту мысль можно распространить, видимо, и на всю деятельность Константина. Мы тут замучили читателя всякими именами, но если все их заново перебрать, что тут можно будет заметить? Столько вокруг него было всяких правителей, но как закончили они свои дни? Выбрался из топкого римского болота с его заговорами и ядами, с его жрецами и магами один только он. Отвратившись от Запада, с его низменными утехами, с его двуличностью, он сделал выбор в пользу тысячелетней Византии, матери третьего Рима. Может, и впрямь какая-то Высшая сила руководила? Но если так, то надо ли теперь его восхвалять? Ответ на этот вопрос дает нам сам Константин. «Не будет никакой гордости хвалиться тому, кто сознает, что благодеяния он получил от Всевышнего», — говорит он в одном из указов. Но если не надо хвалить, то что же тогда? И на этот вопрос был у него ответ. Выслушав как-то льстивую речь одного из священников, в которой тот предсказывал ему, что в будущей жизни он станет управлять вместе с Сыном Божиим, Константин сказал, что лучше было бы ему не упражняться в пустословии, а помолиться об императоре, чтобы он и в будущей жизни удостоился быть рабом Божиим!