У Э. Плеске, назначенного в 1903 г. министром финансов (на место С. Витте) обнаружилась вскоре серьезная болезнь, и он стал проситься в отставку. В замену себе он предлагал Владимира Николаевича Коковцова, долгое время работавшего товарищем (заместителем) Витте. Между тем отношения наши с Японией начали портиться. Об этой стране думали тогда с некоторым презрением, считая, что японцы вряд ли осмелятся как-то задеть Россию. Но осмелились, задели и больно. Напали на русскую эскадру у Порт-Артура. И уже после этого боя стало ясно, что скорой победы у нас не получится.
С заменой Плеске уже нельзя было тянуть, и государственный контролер Лобко предложил назначить на его должность своего заместителя Философова. «А Коковцов, — убеждал он царя, — будет тяжел для министров, так как сразу станет резать все их расходы». Министр внутренных дел Плеве склонил государя остановиться все же на Коковцове. «Конечно, — рассказывал он потом Владимиру Николаевичу, — если бы это назначение зависело от министров, то они предпочли бы кого угодно, только не вас. Я помню, как в бытность вашу при Витте они терпеть не могли участвовать в заседаниях с вами, предпочитая иметь дело с Сергеем Юльевичем, который хотя и разозлится вначале, а потом уступит в конце, когда ему скажут несколько льстивых слов»…
«В другое время, — сказал государь вызванному во дворец Коковцову, — я должен бы был спросить у вас, не хотите ли доставить мне удовольствие, приняв вместо теперешнего вашего места государственного секретаря место более неприятное — министра финансов, но сейчас просто скажу, что я уже распорядился о вашем назначении. И не допускаю, конечно, мысли о том, что вы откажетесь…» — «В подобных условиях никто не имеет права отказываться», — отвечал ему Владимир Николаевич.
Витте поздравлял Коковцова с объятиями, поцелуями и обещаниями всяческой поддержки. «Вот видите, — посетовал он, — потребовалась война, чтобы посадили в министры настоящего человека». «Но пройдет война, — продолжил он свою мысль, — и вас спихнут так же, как спихнули меня, а то, что вы сделаете сейчас, тут же забудут»… (Скажем, забегая вперед, что и в самом деле спихнут, и, что самое удивительное, сделает это… Витте).
Результатом первого же совещания Коковцова с сотрудниками явился финансовый план по ведению войны, исходным пунктом которой была уверенность, что Россия в состоянии будет ее выдержать без нарушения финансовых устоев и, главное, без отмены размена бумажного рубля на золото. Всякий поймет, что подобный план был несвободен от риска. Будь у людей сегодня возможность менять рубли на золото, даже и войны не стали бы дожидаться — побежали бы все в обменники, настолько у всех подорвано доверие ко всяким финансовым учреждениям с их шахермахерством. А тут уверенность почему-то была, что ничего серьезного не случится. И в народ верили, и в силу еще эмиссионного закона, по которому шалости с выпуском денег не допускались. Отказаться от размена решили только в одной Сибири — из-за близкой границы с Китаем. Расходы с началом войны, конечно, неминуемо должны были вырасти. Покрывать их наметили внешними (пополняющими золотой запас) и внутренними займами. Новые налоги если и предполагалось ввести, то в самом ничтожном размере…
Предложенный план был принят без возражений. «Дай бог вам выполнить этот прекрасный план, который поможет нам довести войну до победного конца», — написал государь в своем заключении. Увы, победного конца у войны не получилось, но с финансами у России особенных хлопот не возникло. Налоги (до начала событий 1905 г.) поступали в казну без ожидаемых трудностей. Займы, и внешний (в 800 млн франков), и внутренние (их был выпущен целый ряд), тоже прошли с успехом. Досадовал Коковцов в то время лишь на огромность требований военных. Приходилось, правда, почти всех их удовлетворять, чтобы не сказали потом, что неуспех операций вызван недостаточностью средств.
Отказа военные не знали ни в чем. Главнокомандующий Куропаткин мог бы, кажется, хотя бы со своим содержанием умерить аппетит. Но и этого не захотел. Взяв за пример великого князя Николая Николаевича, которому в турецкую войну платили по сто тысяч в месяц и еще и фуражные на 30 лошадей, он стал настаивать, чтобы и с ним так рассчитывались. «Но ведь у вас не будет таких расходов, — говорил ему Коковцов, — да и лошадей зачем вам столько? Жить вы будете в поездах. Какие тут лошади?» Предлагали ему ограничиться 50 тысячами и отказаться от мифических лошадей, но он продолжал стоять на своем. Ну и добился согласия. Коковцов рассказывает, что была у Куропаткина на свой счет и особая теория. Объясняя ее, он взял лист бумаги, провел линию, а вверху поставил звездочку. «Вот, — показал он на звездочку, — это я. Меня теперь превозносят, и звезда моя возвышается. Потом, когда я отдам приказ отходить к северу, чтобы дождаться войск из России, все начнут недоумевать, почему я не бью „макак“, и я начну понижаться. После небольших неудач моя звезда и совсем опустится. Вот тут-то вы меня и должны будете поддержать, потому что я перейду в наступление и стану бить японцев нещадно. Моя звезда снова станет подниматься. И где я тогда окажусь — этого я не знаю…» — «Вот тут-то и начнете парить! Вот тут и пригодятся вам эти сто тысяч!» — следовало бы сказать здесь Коковцову. Догадался же он, наверное, в чьи руки теперь передается русская армия…
Дождаться, когда Куропаткин станет «бить японцев нещадно», России так и не довелось. Военные неудачи усугубила вскоре и смута. Чтобы не дать ей усилиться, Плеве предложил Коковцову передать в его ведомство фабричную инспекцию. Ему казалось, что она должна следить не только за положением рабочих, но и за агитацией в их среде. Согласиться на такую передачу Коковцов категорически не согласился, на что Плеве отвечал ему с разочарованием, что не думал он после своей поддержки так скоро убедиться в несговорчивости министра.
Успех войны виделся тогда в пропускной способности введенной в 1903 г. Китайской железной дороги, на которой еще много чего предстояло доделать. Сразу два ведомства, военное и путей сообщения, захотели забрать ее из ведения Министерства финансов. Коковцову такое предложение показалось незаконным и непрактичным и, пользуясь доверием государя, он сумел отбить и эту атаку, доказав, что его ведомство само сумеет расширить возможности дороги.
Витте занимал тогда пост председателя Комитета министров, но должность эта была почти что номинальной. Свои доклады у государя министры делали самостоятельно, не согласуя своих намерений с другими министрами. Сергей Юльевич не мог поэтому оказать какую-то серьезную поддержку «несговорчивому» Коковцову. К тому же и отношения их вдруг стали портиться. Ревность ли Витте к своему преемнику тут была причиной или обнаружившееся расхождение во взглядах — бог весть. Витте тогда сильно подозревали в близких отношениях с оппозицией. Будто бы и доказательства даже были, чтобы называть его «красным» и «подстрекателем смут». Коковцов же в большей степени держался стороны царя и промышленников. Его министерство, как он сам утверждал после 9 января 1905 г., требовало «заранее принять меры», вплоть до ареста руководителей шествия.
О мире с Японией речи пока никакой не шло, и Коковцов продолжал искать способы пополнения золотых запасов. Из намечавшихся двух займов, первый, в 500 млн марок, с банкирским домом Мендельсона, еще не вызвал у Коковцова перенапряжения сил, зато второй, французский, много ему попортил крови. В переговорах с немцами он даже сумел сберечь для казны 500 000 комиссионных. Фишель, присланный в Петербург от дома Мендельсона, долго стоял на своем, нервничал, волновался, довел себя до полуобморочного состояния, но наконец все же и сдался. Витте, когда узнал об этом, сказал Коковцову, что зря он и мучил так человека: все равно, мол, эти 500 000 исчезнут бесследно в бестолковых военных расходах…
И ладно бы была одна бестолковость. Понасобиралась еще у порогов куча всяких авантюристов. Тоже рисовали всякие схемы, объясняя, что только вот тут и тут нужно будет вложиться, а потом уж победная звезда так возвысится, что неизвестно, где и окажется. Коковцов здесь приводит пример с одним американцем, подавшим мысль о покупке кораблей в Чили и Бразилии. Государь согласился продвигать эту сделку, но, слава богу, поручил Коковцову принять меры, чтобы не выманили у нас деньги даром. Решено было произвести оплату только после получения телеграммы о принятии судов под нашу команду. Но никакой телеграммы наши чиновники так и не дождались. Коковцов думает, что и сами корабли существовали только в головах у посредников…
С Францией Коковцова еще в начале февраля предупредили, что неудачи на фронте и в особенности 9 января производят на французов самое невыгодное впечатление. Чтобы совсем не потерять этот рынок, убеждал Коковцова приехавший в Петербург представитель Парижско-Нидерландского банка Э. Нетцлин, следует, во-первых, значительно увеличить расходы на поддержку французской прессы. И, во-вторых, убедить каким-то образом французскую публику в том, что русскому правительству удастся внести успокоение в общество. До заключения мира с Японией никакого успокоения в общество внести не удалось. Возможностей для получения займа поэтому не было почти никаких, но Витте, возвращаясь из Портсмута, где он вел переговоры с японцами, остановился все же в Париже, чтобы встретиться с кем надо, и, возвратившись затем в Петербург, сказал Коковцову, что можно вызывать французских банкиров.
Они приехали перед самым изданием манифеста от 17 октября. Атмосфера в те дни царила самая тягостная. Банкиры никак не могли понять, что тут такое происходит. Поезд их несколько раз останавливали. В гостинице, где им отвели номера, вдруг пропал свет. Они даже стали подумывать, не вернуться ли им обратно, но их остановила мысль, что из всей этой обстановки можно будет извлечь даже выгоду. Коковцов и в самом деле был готов идти на уступки, но не чрезмерные, разумеется. Обсуждались главным образом выпускная цена займа (эмиссионный курс выпускаемых бумаг) и банковская комиссия. Выслушав предложения Коковцова, банкиры попросили время на обдумывание, и переговоры перенесли вначале на день, а затем и еще на один. И вот здесь Коковцова ждал неприятный сюрприз. Нетцлин, приехавший раньше других, сообщил ему, что виделся с Витте и тот посоветовал ему сворачивать переговоры, поскольку дороги на днях остановятся совсем. Прибавлено было еще им, что и Коковцова скоро снимут. Понятно, что после такого известия интерес к переговорам у банкиров совсем пропал…
Еще до рассказа о странной рекомендации Витте сворачивать переговоры Коковцов приводит у себя в воспоминаниях выдержку из письма канцлера Бюлова императору Вильгельму. В нем Бюлов передает императору содержание беседы с Витте, который хвалился, что ему удалось «помешать заключению русского займа во Франции и Англии» и что он убедил французов, что «такой заем был бы направлен против Германии». Разбирая, что бы это могло все значить, Коковцов задается вопросом, когда Витте говорил неправду: когда разговаривал с канцлером или когда докладывал государю, что можно вызывать в Петербург банкиров? Необходимость заключения займа для Витте была очевидна. Следовательно, неправду он говорил в первом случае, желая выставить себя другом Германии, с уверенностью заключает Коковцов, отмечая, что и вообще в характере Витте была склонность к самовозвеличиванию. И тут надо заметить, что и воспоминаниям Коковцова тоже присуща склонность… к принижению всего того, что было связано с деятельностью его бывшего начальника.
Если говорить о внешней стороне их отношений, то началось все с нежелания встречаться, с недомолвок, но окончательно они разошлись, когда Витте начал проводить реформу Кабинета министров с целью объединения работы ведомств. Заседания Комиссии, обсуждавшей проект, сразу же превратились для Коковцова в пытку. Любое его предложение встречалось Витте с раздражением. Одно из заседаний кончилось даже и форменным скандалом. Речь шла о статье проекта, по которой все доклады министров у государя должны были проходить в присутствии председателя Совета министров (Витте), должность которого становилась поэтому схожей с должностью «великого визиря». С возражениями по этой статье выступил ряд министров, и было видно, что Витте теряет терпение. Во время выступления Коковцова он уже не мог спокойно сидеть. А заключение его выглядело и совсем уже истеричным. «Немало я выслушал глупостей на своем веку, — почти кричал он, — но таких, до которых договорился министр финансов, еще не слыхал»…
Еще одна серьезная стычка между ними произошла на совещании у петербургского градоначальника, на котором обсуждались вопросы амнистии заключенным. Витте казалось, что освобождаемым заключенным следует дать самые широкие льготы, разрешить даже селиться в столице. Многим такое предложение показалось опасным. Когда к этим многим присоединился и Коковцов, Витте себя уже не сдерживал. «С такими идеями, которые проповедует господин министр, — зло заключил он, можно управлять только зулусами, и если мне выпадет крест стать председателем Совета министров, я попрошу государя избавить меня от сотрудничества подобных деятелей»... Когда совещание закончилось, Коковцов, тоже, видимо, едва сдерживая себя, сказал Витте, что прошение об отставке будет подано им самим. «А я в этом никогда и не сомневался, — отвечал ему Витте с колкостью, — гораздо проще сидеть в кресле Государственного совета, чем там, где вас на каждом шагу окружают опасности»…
20 октября Витте стал преседателем Совета министров. А на следующее утро Коковцов с заготовленным заранее письмом отправился к государю. «Очевидно, это просьба об увольнении, — догадался Николай, принимая письмо, — я ждал ее, потому что слышу со всех сторон, что ваши отношения с Витте вконец испортились. Вы знаете, как трудно мне будет с вами расстаться, но я и не расстаюсь. Я решил вас назначить председателем Департамента государственной экономии». Когда Витте узнал об этом новом назначении Коковцова, то подготовил для государя особый доклад, в котором назвал его «безусловно нежелательным», поскольку министры не будут иметь возможности посещать заседания Департамента, а станут посылать на них заместителей и отсюда, мол, возникнет «явный ущерб для государственных дел». Николай вынужден был уступить. «Вы знаете, чего мне это стоило, — говорил он потом Коковцову, — мой отец не раз говорил мне, что менять подписи никогда не следует. А между тем меня заставили. Я этого не забуду»…
На этом и кончился первый этап служения Коковцова на посту министра финансов. Он сумеет и второй раз войти в ту же воду, но об этом в другой раз, пока же доведем до конца рассказ о займе. Последовательность событий тут удивительная. И двух месяцев не прошло, как осмеянный Витте и им же отставленный Коковцов, которому впору было бежать отыскивать по свету, «где оскорбленному есть чувству уголок», вдруг снова оказывается в самой гуще событий. Началось все с заседаний Финансового комитета. Доклады на них нового министра финансов И. П. Шипова становились все мрачнее и мрачнее. Доходы в казну стали поступать чрезвычайно скудно, а сберегательные кассы находились под постоянной осадой вкладчиков. Понятно, что золотой запас стал таять на глазах. Чтобы удар оказался еще больнее, депутаты Петросовета приняли манифест, в котором призвали граждан не платить податей, требовать расчетов в звонкой монете и в золоте же изымать вклады.
По мнению Шипова, высказанному им на заседании Финансового комитета, единственным выходом было прекращение размена. Витте высказался в том смысле, что он не возражает против подобной меры, хотя и сознает все ее последствия. Граф Сольский, председатель Комитета, упомянув о том вреде, который принесет принудительный курс, предложил отложить решение до выяснения того, как складываются дела на местах. Его поддержали другие члены Комитета, и вот тут произошло то, что вызвало у Коковцова невероятное изумление. Витте передал ему записку с просьбой взять все в свои руки. «Помогите же нам, — писал он в ней, — видите, какой ужас кругом, а я совершенно измучен…» — «Совершенно не понимаю, чем я могу помочь», — отвечал ему Коковцов, и тоже запиской. Получив ее, Витте встал и, согласившись повременить с отменой размена, попросил в то же время Комитет оказать помощь министру финансов. Лучшим здесь помощником, сказал он, мог бы стать… Коковцов.
9 декабря Коковцов доложил членам Комитета о том, что ему удалось выяснить, высказав при этом мнение, что острой нужды в приостановке размена нет, что этой меры вообще можно избежать, если удастся получить хотя бы небольшой заем. Мысль эту Витте назвал блестящей, сказав тут же, что никто, кроме Коковцова, не сможет теперь исполнить такой задачи. Владимир Николаевич решительно отказался, говоря, что это теперь совсем не его дело. Через несколько дней, однако, Витте вновь стал уговаривать Коковцова поехать во Францию. Видя, что тот все еще отказывается, он прибег и к самому сильному аргументу. «А если государь вас попросит?» — спросил он. «Нет, — отвечал ему Коковцов, — если государь попросит, то не откажусь, только скажу ему, что неправильно возлагать такое щекотливое дело на человека, столько всего пережившего в последнее время»… Через день или два у них состоялась еще одна встреча. К тому времени Витте уже успел побывать у государя. «Если бы вы знали, в каком положении я нахожусь, — обратился он к Коковцову, — я порой думаю наложить на себя руки и в такие минуты перебираю прошлое. Знаю, что был виноват и перед вами, и каюсь в неправоте. Если вам нужно, чтобы я сказал это перед государем, то я готов и на это…»
«Вот видите, — сказал Коковцову государь, когда тот вошел в его кабинет, — вышло так, что те, кто настаивал на вашем увольнении, просят теперь вашей помощи…» — «Да, но я боюсь, — отвечал ему тот, — что мне не удастся ничего сделать…» — «А не поможет ли делу, — прервал Коковцова государь, — если я предоставлю вам передать французскому правительству, что Россия готова поддержать французов на конференции по Марокко?» Коковцов обещал воспользоваться этой счастливой мыслью, и скажем, снова забегая вперед, что намерение государя встать на сторону Франции в ее споре с Германией по Марокко, сыграло решающую роль в переговорах о займе.
Настроение у Нетцлина, встретившего Коковцова в Париже, было мрачным. «Парижские банкиры, — сказал он, — не верят сообщениям о ликвидации восстания. Склонить их к сотрудничеству почти невозможно. Встреча Коковцова с самими банкирами только подтвердила сказанное Нетцлиным. Они придерживались того мнения, что России вообще не следует заключать займа и удерживать золотой размен. «Да, но войну-то мы уже прошли, — пробовал им возразить Коковцов, — нельзя же нам теперь отступать». Приводил он, разумеется, и другие аргументы, но все возражения его были тщетны.
Рувье, председатель Совета министров Франции, принял Коковцова с большим опозданием, когда тот уже собрался уходить. «Я не знаю, зачем вы приехали, — обратился он к Коковцову, — но с любопытством следил за вашей деятельностью во время войны. Скажу прямо, Франция не поступила бы так, а ввела бы принудительный курс. Вон, видите сейф? В нем уже лежит готовый декрет о прекращении размена на случай войны с Германией…» Когда Коковцов рассказал ему о цели приезда, Рувье признал, что французские банки трудно будет здесь уговорить, но что он попытается их убедить. «Я буду вашим адвокатом, — уверил он Коковцова, — но и вы помогите мне. Скоро откроется Альхесирасская конференция, и мы хотели бы, чтобы представитель России сразу занял определенное положение». Понятно, что тут и пришло время воспользоваться мыслью государя. «Видите, вы уже выполнили то, в чем мы крайне заинтересованы, и дело теперь за мной», — сказал Рувье Коковцову на прощание…
Французские банки оказались очень послушны. Вызвав банкиров, Рувье прямо заявил им, что правительство просит их исполнить то, о чем просит Россия. Попытка банкиров возражать вызвала со стороны Рувье такой отпор, что все они тут же смолкли, выразив готовность начать переговоры, лишь бы Россия не потребовала у них слишком большой суммы. В тот же день и было принято банками решение о займе в 297 млн франков.
В Петербурге Коковцова встречали с поздравлениями. Шипов был с ним особенно приветлив, сказав, что никто в его ведомстве не верил, что удастся достигнуть такого результата и что опасность прекращения размена теперь совершенно устранена, тем более что и в отделениях Государственного банка, в которых еще недавно требовали одно золото, услышав заявления, что золота нет, просто берут бумажки, не споря и не скандаля.
* * *
Бедственная ситуация, складывающаяся на сегодняшнем финансовом рынке, дает нам богатую почву для сравнений. Того, например, какое значение для экономической жизни страны придавали курсу рубля прежде и как смотрят на это теперь. В чью пользу будут такие сравнения — судить читателю.