Страну буквально захлестнул поток погромных призывов: «Пора очистить улицы городов от засоряющего их векового мусора, от этих Варвар великомучениц, Симеонов Столпников и Никол...» Неистовства Союза безбожников с нецензурщиной, с забрасыванием крестных ходов камнями, со сжиганием захваченных в церквах книг и икон, со сбросом колоколов, с изданием похабной литературы (просматривая номера «Безбожника», М. Булгаков пришел в ужас: Иисус Христос изображался в них в виде мошенника и негодяя...) и прочим варварством кажутся большевикам все еще недостаточными. В церковных приходах они видят огромную контрреволюционную силу, с которой следует спешно расправиться.
С 1929 года Союз безбожников переименовывается в Союз воинствующих безбожников. Его целью становится «полное обезбоживание страны», которое ведется по строгому плану! Ячейки Союза начинают соревноваться, кто больше уничтожит церквей, и темпы большевистского наступления вырастают необыкновенно. Если в 1928 году было закрыто 534 храма, то в 1929-м уже более 1100.
Для обмана верующих используются самые подлые и изощренные методы. С запугиванием, провокациями, бесстыдной ложью. Глава безбожников Губельман (Е. Ярославский) договорился до того, что обвинил монахов Киево-Печерской лавры в массовых убийствах крестьян (согнали, дескать, в пещеры участников крестьянских восстаний и задушили). Если такое позволял себе предводитель, можно ли было стесняться рядовым безбожникам?! Изготовив «от имени трудящихся» письма с требованиями «покончить с религиозным дурманом», они врывались в церкви и начинали погромы, безжалостно уничтожая иконы, колокола и распятия. Церковное вино либо выливали, либо здесь же пускали в дело, напиваясь до бесчувствия. Все сколько-нибудь ценное разворовывали. Если оказывалось хоть слабое сопротивление, на помощь погромщикам тут же приходили чекисты. Арестованным верующим предъявлялись самые фантастические обвинения: в заговорах, шпионаже, саботаже, терроре, и наказание оказывалось жесточайшим, вплоть до расстрела...
«До основанья, а затем...»
К 1930-м годам все еще стоящий главный храм русских верующих — храм Христа Спасителя — для большевистских властей словно бельмо на глазу. Десятки «пролетарских» писак изощряются в остроумии, придумывая для него всякие прозвища: «ядовитый гриб», «пузатый шкаф», «оплот мракобесия, застилающий солнце трудящимся»... Призывы к уничтожению храма публикуют теперь чуть ли не в каждой газете. «Трудящиеся» «умоляют» власть «как можно скорее разрушить этот памятник царизму, навязавшему(!) русскому народу несправедливую войну 1812 года». У власти же все еще никак не поднимается рука. Для оправдания вселенского святотатства ей нужно представить какую-то вескую причину, и очень скоро она отыщется — реконструкция Москвы...
Как-то, еще в начале Гражданской войны, некий пролетарий удивил «товарищей» простотой предложения: «Чтобы Петроград не достался Юденичу, надо подвести под него динамиту да и взорвать все». «А не жалко Петрограда?» — спросили его. «Чего жалеть-то, — отвечал он, — вернемся, лучше построим». «Вот оно, настоящее отношение к культуре!» — восхитился тогда Троцкий.
Восхищение уничтожением, взрывами было у большевиков общим, непреходящим и, кажется, искренним. Киров еще в 1922 году испытывал гордость при виде порушенных дворцов и храмов. «Мы, — радовался позднее Бухарин, — взрываем на воздух эквивалент фараоновых пирамид, церковные груды камня, громады петербургско-московского византийства». «Нет, это замечательно! — восторгался разрушением Симонова монастыря славный большевистский журналист Кольцов. — Собор раздробился на совершенно отдельные, разъединенные цельные кирпичики. Они лежат как горка сахара-рафинада...»
За порушенным старым миром виделись большевикам чудные картины будущей жизни, еще прекраснее, чем в известных снах Веры Павловны. Этим сладким будущим и смущали они русский народ, обещая из «освобожденных молекул» уничтоженного выстроить для него «нечто новое», невообразимо прекрасное.
В Москве главным деятелем подобного переустройства сделался Каганович. По плану реконструкции столицы почти весь ее центр, с тысячами памятников архитектуры, должны были уничтожить, чтобы проложить там «ровные улицы в правильном сочетании». Старые московские улочки и переулки Кагановичу сильно не нравились («Получается впечатление, что их прокладывал пьяный строитель...»).
На месте «отжившего свое» храма Христа Спасителя должен был появиться Дворец Советов, гигантская башня высотой
13 июня 1931 года было принято Постановление «О закрытии и сносе храма Христа Спасителя», и почти сразу же началась его спешная разборка. Бронза, иконы, драгоценный металл из иконостасов, мраморные плиты, мозаики — все это грузилось в машины и вывозилось куда-то, чтобы по большей части пропасть и исчезнуть...
5 декабря 1931 года храм был взорван. Его мрамором украсили станции метро. Плиты с именами героев Отечественной войны 1812 года раскрошили, пустив полученную смесь на устройство дорожек в московских парках...
Прошли годы. Задуманный грандиозный дворец так и не был построен. На его месте разлилась огромная лужа, переустроенная позднее в бассейн, ставший неким итогом большевистского «штурма высот». «Был храм, а теперь срам!» — говорили, проходя мимо него, старые москвичи. Никто из них и представить не мог, что пройдет какое-то время и на месте бассейна вновь засияет своими золотыми куполами возрожденный храм Христа Спасителя — символ вечно живой России.