Война 1853–1856 гг., в которой мы в одиночку противостояли Англии, Франции, Турции и Сардинии, в которой нас предали Австрия и Пруссия, в которой мы потеряли свыше 500 тыс. воинов, блистательнейших адмиралов Корнилова, Истомина, Нахимова, война всех ужасов которой не перенес император Николай, носит у нас название «Крымской», но на Востоке нередко говорят о ней как о «Великой», «Русской», как о войне «за Святые места». Не все помнят, что поводом к ней послужили споры о палестинских святынях.
Разгоревшиеся страсти дошли в 1847 г. в Вифлееме до безобразнейшей сцены. Вооружившись камнями, францисканцы напали на православного епископа. Тот попытался укрыться в Базилике Рождества, но его преследователей уже ничто не могло остановить. В результате пострадали не только священник, но и сам храм, из которого во время погрома была похищена… серебряная звезда, указывавшая место Рождества Христова. Звезда служила символом прав греческой церкви на владение святыней, но виновника похищения так и не нашли, хотя русский консул Базили не сомневался, что оно было делом рук католиков. Дальнейшие события только подтверждают это подозрение.
Французским правительством была создана особая комиссия, которую отправили для изучения дела на место. Результатом ее работы явилась не отысканная реликвия, а вышедшая в 1850 г. книжка с обоснованием католических претензий на палестинские святыни. Одновременно в европейской прессе был поднят грандиозный шум в защиту «бедных латинских монахов», и почти сразу же вслед за этим туркам вручили ноту с требованиями восстановить католическое духовенство в его прежних (со времен крестовых походов) правах в Палестине.
Откликнувшись на этот демарш, Россия напомнила турецким властям, что права греков гораздо древнее французских (ибо восходят еще к Византийской империи) и что притязания Франции противоречат Кючук-Кайнарджийскому мирному договору 1774 г. между Россией и Турцией. В сентябре 1851 г. султану Абдул-Меджиду было вручено и послание императора Николая I, в котором он выражал недоумение по поводу предполагавшихся нововведений.
В результате в изданном в начале 1852 г. фирмане претензии латинян были названы «безосновательными». Чего-то французам все же удалось добиться. Католикам пообещали ключи от Вифлеемского собора. Им еще разрешили проводить службы внутри пещеры Гробницы Богородицы и участвовать вместе с другими церквями в наблюдении за ходом ремонта купола над часовней Гроба Господня.
Движимый миролюбием, Николай согласился принять все эти перемены, но не так отнеслись к фирману во Франции. Чтобы показать Турции, как опрометчиво она поступила, французский посол возвратился в Константинополь из отпуска... на военном корабле. Бедные турки не знали, что им предпринять. С одной стороны, обещания султана были уже на столе у русского государя, а с другой стороны, это непрекращающееся давление. Решено было вступить с французами в тайное соглашение. Им было обещано, что комиссар Афиф-бей, посланный в Палестину, воздержится там от оглашения фирмана. И действительно, время шло, а Афиф-бей словно воды в рот набрал. «Когда же наконец огласят фирман?» – спросил у него Базили. «Не имею о нем ни малейшего представления», – отвечал ему комиссар.
Полагали, что все произойдет на специально организованном заседании в Воскресенском соборе, где гостям предложили сладости вместе с... трубками, но здесь Афиф-бей объявил лишь о желании султана отремонтировать купол за свой счет. Была надежда, что уж на следующем заседании в Гробнице Богородицы посланник займется делом, но и тут православных священников ждало разочарование. Те же кофе, шербет, разве что трубки турки в этот раз не курили. Стало ясно, что дело тут в оскорбительном сговоре. В ответ в Петербурге нашли способ довести до султана, с каким негодованием встречает Николай известия со Святой земли. Этим удалось расшевелить Порту. 29 ноября 1852 г. фирман, хотя и с нарушением церемониала, был оглашен.
«Ну наконец», – вздохнул, видимо, с облегчением Николай, но в этот самый момент Луи Бонапарт, племянник Наполеона, провозглашает себя императором Франции. Теперь его неуступчивость могла только возрасти. И тут еще и не в Святых местах было дело, а в самой России! Задрать ей юбку и отшлепать как можно больнее – вот она вечная европейская греза!
То, что важно было для всего Запада, было вдвойне важно для Бонапарта. Для европейских монархов он был выскочкой, не имевшим права провозглашать себя императором. Обсуждался даже вопрос, как называть его в письмах: «дорогим братом» или «добрым другом». Прусский посол, сославшись на свою страну и на Австрию, уговорил Николая отказать Наполеону III в наименовании «брата». Потом, правда, обе эти страны шмыгнули в сторону. А вслед затем последовала и эта сцена с письмом русского царя. Когда Бонапарт зачитал его, он скривил губы: «Оно холодное!» «Оно грубое!» – возразила ему жена. «Это правда! – согласился с ней Бонапарт.– И я этим займусь!»...
Понятно теперь, что пыл у французов нисколько не угас. В ход была пущена уже целая эскадра. Поддавшись нажиму, султан пошел на новые уступки: с теми же ключами от храма, с узаконением католических служб в Гробнице Богоматери. Кроме того, когда устанавливали серебряную звезду, подарок султана, на прежнем месте, обнаружилось, что на ней выгравирована надпись лишь на латинском языке, с невесть откуда взявшимся годом «1717».
По составленным документам греческий Патриарх оказался всем этим «удовлетворен», но на самом деле он только и делал, что протестовал. В Париже же и Риме не скрывали своей радости от победы над императором Николаем и Православием. Между тем в Петербурге уже раздумывали над слезным посланием Вселенского патриарха Германа, умолявшего Россию защитить его паству. «Доколе Православная Церковь, – писал он, – будет терпеть обиды папистов? Доколе будет взывать народ Господень к Великому Самодержцу и не будет услышан?»
Теперь вот гадают, как это «Великий Самодержец» оказался втянутым в столь «губительную» воронку? Но вот оно – послание Патриарха о попрании исконных прав 10 млн (только в Османской империи!) православных! Вот двуличие турецких министров! Вот пущенные в ход эскадры! И что же? Уступить наглым угрозам? Думаем, что это как раз и было бы губительно для России. Россия, не стоящая за справедливость, – это уже и не Россия вовсе.
Исход раздувания конфликта Францией мог быть только один, и это хорошо понимали в Европе. «Скорее царь заведет у себя «палату общин», чем уступит хоть что-нибудь по вопросу о «Святых местах» – так считал министр иностранных дел Англии. «Для России это вопрос жизни и смерти, – вторил ему посол Бонапарта в Мюнхене, – и нужно желать, чтобы это хорошо знали в Париже, если хотят вести дело до конца».
В Париже, разумеется, об этом хорошо знали, но именно и хотели «вести дело до конца». Вот характерное признание министра иностранных дел Франции, которое он сделал уже во время войны: «Вопрос о Святых местах не имеет никакого действительного значения для Франции; он послужил лишь средством расстроить континентальный союз». Под континентальным союзом тут понимался сложившийся в Европе порядок после поражения полчищ Наполеона.
«Это он мстит», – сказал Николай о Луи Бонапарте, имея в виду свое нежелание назвать его «братом», но верность этого замечания нисколько не пострадает, если распространить его и на то унижение, которое испытала Франция, затеяв в 1812 г. войну с Россией. Месть – сильное чувство, но не менее сильное чувство и страх. Революционеры, приди они к власти, много чего могли бы припомнить Бонапарту. Упрочить его династию могла только война. Историк Тарле говорит, что хотели войны и в России.
Николаю Турция и в самом деле представлялась «больным человеком», он даже вел с английским послом разговоры о разделе наследства, но кто может поручиться, что это был не один из обыкновенных дипломатических приемов? Правильнее сказать, войну с Турцией в Петербурге не «хотели», а лишь допускали, что к ней придется прибегнуть, если другими способами спор разрешить не удастся.
Прежде чем предложить султану эти другие способы, над ними довольно долго думали. Варианты военных действий, конечно, тоже просчитывались, но успехи здесь виделись лишь на суше. Неясно было и то, как поведут себя Австрия, которую вот только что (в 1849 г.) мы спасли от распада, и Англия, интересы которой всегда простирались по всему миру. Задача была нелегкой, и почти весь декабрь 1852 г. и январь 1853 г. Петербург молчал. Это молчание смотрелось как грозное, но разрешилось выработкой вполне приемлемых предложений. Решено было заключить с Турцией договор, в котором бы подтверждался существующий в Святых местах порядок вещей. К нему прикладывалось секретное условие, по которому Николай предлагал султану даже и… военную помощь. Россия соглашалась также не настаивать на лишении католиков привилегий, на которые султан пошел под нажимом. Согласитесь, желательность войны из всего этого трудно вывести.
Посольство Меншикова прибыло в Константинополь 16 (28) февраля 1853 г., и почти сразу с князем произошел казус, которым не замедлили воспользоваться недоброжелатели. Не желая встречаться с министром иностранных дел Фуадом-эфенди, потерявшим доверие, Меншиков дал знать верховному визирю, что хотел бы переговорить с ним частным образом. Тот же решил встретить посла со всеми почестями. Не предвидя этого, князь явился к визирю во фраке, сверх которого было еще и пальто, которое он не догадался снять в коридоре. Тебя встречают в парадном мундире, а ты в пальто и во фраке – не очень-то ловко (что-то вроде легендарных белых брюк Б. Немцова). Но пока миссия Меншикова проходит успешно. Его принимает султан, а затем начинаются переговоры с Рифаат-пашой (сменившим Фуада-эфенди). На них сразу же определилась главная точка расхождения – предлагаемый Петербургом договор. Видя, что со Святыми местами дело может решиться проще, Меншиков надумал действовать поэтапно: вначале покончить с этим вопросом, затем добиться от Турции объяснений по поводу полученных католиками льгот (что они не утверждают никаких их преимуществ) и уж в последнюю очередь приступить к договору.
С первыми двумя пунктами Меншикову удалось сладить. Султан пошел на издание соответствующих фирманов. Оставался договор, но тут противниками России выступили уже не только турки с французами, но и англичане. «Я знаю, что вы хотите развязки более важной, – предупреждал русскую миссию английский посол Стрэтфорд, – но здесь вооружите против себя коалицию…»
Убедившись, что Диван (правящий совет при султане) в Константинополе – «на английских пружинах», что турецкие министры слепо следуют внушениям Стрэтфорда, побуждающего их противиться самому важному из наших требований (чего бы стоили без договора все эти фирманы в условиях продолжающегося давления Франции?), Меншиков взял на себя смелость несколько смягчить текст конвенции. Заменил слово «обязывается», примененное к Порте, на более расплывчатое. Уступка существенная, но и она не была принята. Пообещали, правда, не называть православных «собаками», на что Меншиков остроумно заметил, что и в России пообещают теперь не называть собак «султанами».
Столкнувшись с твердым нет, русский посол мог бы уже возвратиться в Россию, но он все еще пытается спасти миссию от провала. Добивается новой встречи с султаном, стараясь снять его опасения, идет на новые уступки в тексте, но и на них не соглашаются. Из-за несовместимости обязательств договора «с верховными правами независимого государства». Довод может показаться справедливым, если забыть, что никаких новых требований Россия не предъявляла. Получается, что раньше все было «совместимо», а теперь почему-то нет. Но как бы то ни было, дело теперь прямо покатилось к войне, которая и была объявлена Турцией, после того как император Николай в целях принуждения ее к подписанию договора отдал приказ о занятии Румынии и Валахии, а англо-французский флот недвусмысленно продемонстрировал, на чьей стороне эти европейские державы.