Весь XVI в. в России прошел под знаком усиления крепостничества. Право перехода крестьян от одного помещика к другому вначале было временно, с введением «заповедных лет», отменено, а затем и окончательно запрещено (после смерти Ивана Грозного при царе Федоре). В памяти народной об этой тягостной перемене осталась горькая поговорка «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!». В XVIII в. крестьян лишили и последних человеческих прав. В 1727 г. им запретили поступать на военную службу без согласия помещика, в 1730-м — приобретать недвижимость, в 1731-м — вступать в коммерческие сделки. В 1741 г. крестьян исключили и из числа приносящих присягу при вступлении на престол нового государя...
Так миллионы русских людей постепенно превратились в «живые орудия» правящего класса. «Вольтерьянка на троне» Екатерина II лишь довела этот процесс до логического конца. При ней крестьяне потеряли даже право жаловаться на злоупотребления своего помещика. За нарушение этого закона вне зависимости от правоты заявителя его наказывали кнутом и выдавали хозяину на расправу. Именно при Екатерине дворяне получили право ссылать своих крепостных в Сибирь, получая за это деньги. Именно при «матушке-царице» в Санкт-Петербург стали свозить людей целыми барками для продажи. Доходило до того, что помещики «продавали девок приезжавшим туда для постыдного торга азиатцам», увозившим белых невольниц в качестве наложниц и рабынь.
Справедливости ради надо сказать, что сама-то императрица прекрасно понимала бедственность положения огромнейшего числа ее подданных. Она даже ставила (анонимно) этот вопрос для разрешения перед созданным в ее правление Вольным экономическим обществом. Но, как это часто у нас и бывает, поговорили да и «по несвоевременности» забыли. Более важными, видимо, показались в то время уже «вполне вызревшие» нужды связанные с … «дарованием вольности дворянству».
Лучше быть черным!
В короткое правление Павла I случились все же и небольшие послабления для крестьян. Был введен запрет принуждать крестьян к работе на барщине больше трех дней в неделю и заставлять их работать в праздники. Но не поэтому ли, в частности, и век нового императора оказался недолог?
Воспитанный республиканцем Лагарпом сын Павла Александр I одобрял принципы французской революции, не соглашаясь лишь с ее террористическими методами. Им был задуман целый спектр преобразований, затрагивающих все стороны государственной жизни, в том числе касающихся и жизни крестьян. Уже в 1802 г. он издал указ о «вольных хлебопашцах» с призывом к помещикам отпускать крестьян на волю с землей. На окраинах России Александр действовал еще более решительно. В присоединенной Финляндии он отказался вводить крепостное право, в освобожденной от Наполеона Польше не стал его восстанавливать, в Прибалтике — отменил в 1816—1819 гг. В Центральной же России Александр встретил такое сопротивление крепостников, что задуманное им великое дело освобождения крестьян так, по существу, и не продвинулось далее провозглашения намерений и каких-то робких мер типа запрета в газетах объявлений о продаже крестьян («Продаются дворовые мастеровые люди, да еще три беговые лошади, два мерина», «Продаются 16 лет девка и немного поезженная карета»...) и создания обществ… «добрых помещиков».
В «благословенное» царствование крестьян продолжали продавать, дарить, проигрывать в карты, менять на собак, закладывать и ссылать в Сибирь. «Крещеную собственность» по-прежнему можно было истязать, насиловать, можно было разлучать жен и мужей, матерей и детей.
При Николае I, тоже поначалу желавшем быть преобразователем, также понимавшем, что «крепостное право есть зло для всех ощутительное», дело, несмотря на продолжившиеся попытки его хоть как-то сдвинуть с места, не стало лучше. И при нем все точно так же секли, так же убивали и насиловали. Только теперь при подавлении бунтов активнее использовались воинские команды, которым было предписано стрелять без жалости. В случае неповиновения применяли и артиллерию!
В одном из сел, когда «мятежники», вся вина которых была лишь в том, что они попытались защитить поруганную честь своих дочерей и жен от «барской похоти», были частью расстреляны картечью, частью заключены в кандалы, «победители» даже не постеснялись устроить пир, после которого перепившиеся офицеры вкупе с помещиком «бегали за девками, чиня им насилие». И все это в виду не погребенных еще трупов убитых!
В то же самое время император Николай I вдруг озаботился положением негров в Америке. Негодуя против угнетения человеческой личности в США, он объявил «свободным каждого негра, который вступит на русскую землю!». «Зачем русских крепостных угораздило родиться такими же белыми, как и их господа? — сильно недоумевал по этому поводу Герцен. — Отчего же надобно непременно быть черным, чтобы быть человеком в глазах белого царя?!»
Не только беглые эмигранты, но и многие сторонники самодержавия, даже и представители официальной идеологии, понимали, что в стране творится что-то негодное, страшное. Историк М.П. Погодин, обычно восхвалявший существующий порядок вещей, в ноябре 1854 г. нашел в себе смелость обратиться к царю с неожиданно резким письмом: «Восстань, русский царь! Верный народ твой тебя призывает! Терпение его истощается. Он не привык к такому унижению, бесчестию, сраму...»
Русские не пьют
Императору Николаю, старавшемуся все же вникать в жалобы крестьян на помещичьи притеснения и даже требовавшему ареста злодеев, приписывают слова о том, что он не хотел бы умереть, не отменив крепостное право. «Какое еще лучшее употребление он может сделать из своей самодержавной власти?» — соглашались с подобным намерением государя многие его современники, видя что в среде крестьян начинается уже страшное брожение. Озлобленные крестьяне толпами, распродавая скот и оставляя поля незасеянными, сбегали в город на заработки. Кое-где (в Тамбовской, Рязанской, Владимирской, Нижегородской и Казанской губерниях) вспыхивали и массовые бунты.
Появились и другие способы борьбы, больше похожие на забастовки. Крестьяне работали медленно и некачественно, а оброки вообще стали отказываться платить, говоря, что и нечем им их платить. Подавить такое неповиновение было значительно труднее, тем более что подобным движением оказались охвачены целые волости. В 1858 г. в дополнение к этому развернулось и массовое «трезвенничество». В 32 губерниях, к ужасу министра финансов, на сходах крестьян был принят зарок не пить. Под крики «Русские не пьют!» или что-то вроде того множество питейных заведений было тогда разгромлено.
К царствованию Александра II отношения помещиков с крестьянами сделались столь напряженными, что появились даже слухи о возможности «новой пугачевщины». Да и сам император на приеме представителей московского дворянства, объявляя о неминуемом освобождении крестьян, вынужден был признать, что «гораздо лучше, чтобы это произошло сверху, нежели снизу».
Понятно было, что крепостному праву пришел конец. Государь еще дал какое-то время «благомыслящим владельцам населенных имений», чтобы они сами высказались, «в какой степени полагают они возможным улучшить участь своих крестьян...». Но, убедившись окончательно, что большая часть помещиков вовсе «не готова двинуться в новый путь» и выражает при одной только мысли об этом «непритворный страх», Александр и решился наконец довершить окончательно то, что давно уже перезрело.
Каких только видов притеснений не пережил русский народ! Рабство холопов и смердов, рабство крепостных, рабство беспаспортных колхозников... В сегодняшней России рабство приобрело и новые, куда более изощренные формы. От всего теперь человек зависим и от всего испытывает страдания: от своенравных работодателей, от расплодившихся вдруг чиновников, у которых одно на уме, от работников ЖЭКов, которые «ух какими» стали теперь начальниками, от свободно разгуливающих туда-сюда по стране террористов… Даже от ледяных дождей и сосулек, сосулей, как их назвала одна известная губернаторша. Глухое брожение в народе давно уже началось. Чтобы не вылилось оно в нечто более для властей неприятное, не стоит ли предпринять им какие-то шаги «сверху», не сводящиеся, разумеется, лишь к смене утративших доверия чиновников. «Сверху» ведь, как давно уже признано, лучше.