Сережкина Иордань

| статьи | печать

Новый год, Рождество, Крещение… Столько светлых, прекрасных дней календаря! Мы конечно же тоже поздравляем читателей и с наступившими, и с наступающими праздниками.

Пусть свет Рождественской звезды ведет вас по пути правды и процветания, а радость, пришедшая в ваш дом с новогодней елкой, не угаснет вслед за чередой зимних торжеств.

Благодарим вас за внимание к нашим страничкам и доброжелательные отзывы.

Как новогодний сюрприз для наших читателей — открывающаяся этим номером русская серия «ЭД».

Когда говорят о русских людях, то первое, что приходит на ум, — перечислить давно уже устоявшееся: Иванов, Петров, Сидоров…

Людям с такими фамилиями и будут посвящены подготовленные нами очерки.

Прочитав их, вы сможете с большей убедительностью говорить об известных чертах русского характера: доброжелательности, нестяжательности, всемирной открытости и отзывчивости, великой терпимости и вековой устремленности к правде и справедливости.

Как и чем проверяется русский характер? Конечно же делами русских людей.

Сегодня мы рассказываем вам о величайшем, легендарном труде русского художника Иванова — картине «Явление Христа народу», благо и время приспело: 19 января один из значительных христианских праздников — Богоявление.

Счастья и радости вам!

Звонкий, морозный день. Покрытые инеем деревья. Сияющее голубизной небо. Хрустальный лед, струящийся серебром. Иконы, кресты, хоругви, золотые митры священников, толпы людей и гудящие колокола.

Крещение Господне. Один из любимых народных праздников. С водосвятием, с удалым Крещенским купанием! Великий, радостный, незабываемый день! «День очищения», «день омытия грехов»!

В преддверии Богоявления посмотрим и мы на давние торжества глазами великого русского писателя…

На гладкой поверхности речки, кое-где посыпанной снегом, стоят два мужика: куцый Сережка и церковный сторож Матвей. Сережка, малый лет тридцати, оборванный, весь облезлый, сердито глядит на лед. Матвей, благообразный старик, в новом тулупе. В руках у него тяжелый лом.

«Что ж, это мы до вечера так будем стоять, сложа руки?» — прерывает молчание Сережка, вскидывая свои сердитые глаза на Матвея. «Так ты тово... показывай...»,— бормочет Матвей, кротко мигая глазами. — «Показывай... Все я: я и показывай, я и делай. Мерять чиркулем, вот нужно что! Бери чиркуль!»

Матвей берет из рук Сережки циркуль и неумело начинает выводить на льду окружность. Сережка презрительно щурит глаза. «Ээ-э! — сердится он.— И того уж не можешь! Тебе гусей пасти, а не Иордань делать! Дай сюда чиркуль!» Сережка рвет из рук вспотевшего Матвея циркуль и в одно мгновение чертит на льду окружность. Границы для будущей Иордани уже готовы; теперь остается только колоть лед... Но прежде чем приступить к работе, Сережка долго еще ломается, капризничает, попрекает: «Я не обязан на вас работать! Ты при церкви служишь, ты и делай!»

Ему лень. Не успел он начертить окружность, как его уже тянет наверх в село пить чай, шататься, пустословить. «Я сейчас приду...» — говорит он, закуривая.— А ты тут пока, чем так стоять, принес бы на чем сесть, да подмети». Проходит час, другой, а Сережки все нет. Матвей ждет и только позевывает.

Наконец Сережка показывается. Он идет вразвалку, еле ступая. «Ты что же это? — набрасывается он на Матвея.— Без дела стоишь? Когда же колоть лед?»

Матвей крестится, берет в обе руки лом и начинает колоть. Сережка садится на ящик. «Легче у краев! Легче! — командует он. — Не умеешь, так не берись!» Наверху собирается толпа. Сережка при виде зрителей еще больше волнуется: «Возьму и не стану делать. Погляжу, как вы без меня тут. В прошлом годе в Костюкове Степка взялся Иордань строить. И что ж? Смех один вышел. Потому, окроме нас, нигде настоящей Иордани... Легче, легче!»

Матвей кряхтит и отдувается. Но как ни тяжела работа, как ни бестолкова команда Сережки, к трем часам дня на речке уже темнеет большой водяной круг. «В прошлом годе лучше было... — сердится Сережка. — Ступай! Неси круг, ворона!»

Матвей уходит и, немного погодя, приносит на плечах громадный деревянный круг с разноцветными узорами. В центре круга красный крест, по краям дырочки для колышков. Сережка берет этот круг и закрывает им прорубь. «Как раз... Годится... Подновим только краску... Ну, что ж стоишь? Делай аналой! Или того... Ступай бревна принеси, крест делать...»

Матвей, с самого утра ничего не евший, опять плетется на гору. Как ни ленив Сережка, но колышки он делает сам. Он знает, что эти колышки обладают чудодейственной силою: кому достанется колышек после водосвятия, тот весь год будет счастлив!

Но самая настоящая работа начинается со следующего дня. Тут Сережка являет себя перед невежественным Матвеем во всем величии своего таланта. Его болтовне, попрекам, капризам и прихотям нет конца. Сколачивает Матвей из двух бревен высокий крест — он недоволен и велит переделывать. Матвей выпиливает большой кусок льда для аналоя. «Зачем же ты уголок отшиб?! — кричит Сережка и злобно таращит на него глаза. — Делай сызнова!» Матвей пилит снова...

Около проруби, покрытой изукрашенным кругом, должен стоять аналой; на аналое нужно выточить крест и раскрытое Евангелие. Но это не все. За аналоем будет стоять высокий крест, видимый всей толпе и играющий на солнце как осыпанный алмазами и рубинами. На кресте голубь, выточенный из льда. Путь от церкви к Иордани будет посыпан елками и можжевельником. Такова задача.

Прежде всего Сережка принимается за аналой. Затем приступает к голубю. Пока он старается выточить на лице голубя кротость, Матвей обделывает крест, сколоченный из бревен. Он берет крест и окунает его в прорубь. Дождавшись, когда вода замерзнет на кресте, он окунает его в другой раз, и так до тех пор, пока бревна не покроются густым слоем льда...

Но вот тонкая работа кончена. Сережка бегает по селу как угорелый. Он спотыкается, бранится, клянется, что сейчас пойдет на реку и сломает всю работу. Это он ищет подходящих красок.

Карманы у него полны охры, синьки, сурика, медянки; не заплатив ни копейки, он опрометью выбегает из одной лавки и бежит в другую. Из лавки рукой подать в кабак. Тут выпьет, махнет рукой и, не заплатив, летит дальше. Он бранится, толкается, грозит... и хоть бы одна живая душа огрызнулась!

Все улыбаются ему, сочувствуют, величают Сергеем Никитичем, все чувствуют, что художество есть не его личное, а общее, народное дело. Один творит, остальные ему помогают. Сережка сам по себе ничтожество, лентяй, пьянчуга и мот, но когда он с суриком или циркулем в руках, то он уже нечто высшее, Божий слуга.

Настает крещенское утро. Церковная ограда и оба берега на далеком пространстве кишат народом.

Все, что составляет Иордань, старательно скрыто под новыми рогожами. Сережка смирно ходит около рогож и старается побороть волнение. Он видит тысячи народа: тут много и из чужих приходов; все эти люди в мороз, по снегу прошли немало верст пешком только затем, чтобы увидеть его знаменитую Иордань. Погода прекрасная. На небе ни облачка. Солнце светит ослепительно.

Наверху раздается благовест... Тысячи голов обнажаются, движутся тысячи рук — тысячи крестных знамений! И Сережка не знает, куда деваться от нетерпения. Но вот в толпе заметно какое-то волнение. Из церкви одну за другою выносят хоругви, раздается бойкий, спешащий трезвон. Сережка дрожащей рукой сдергивает рогожи... и народ видит нечто необычайное.

Аналой, деревянный круг, колышки и крест на льду переливаются тысячами красок. Крест и голубь испускают из себя такие лучи, что смотреть больно... Боже милостивый, как хорошо! В толпе пробегает гул удивления и восторга.

Крестный ход, сияя ризами икон и духовенства, медленно сходит вниз по дороге и направляется к Иордани.

Машут колокольне руками, чтобы там перестали звонить, и водосвятие начинается. Служат долго, медленно, видимо, стараясь продлить торжество и радость общей народной молитвы. Но вот погружают крест, и воздух оглашается необыкновенным гулом. Пальба из ружей, трезвон, громкие

выражения восторга, крики и давка в погоне за колышками. Сережка прислушивается к этому гулу, видит тысячи устремленных на него глаз, и душа лентяя наполняется чувством славы и торжества.

(По рассказу А.Чехова «Художество»)